"Пролетарии всех стран, объединяйтесь!" - кто сказал и что значат эти слова? Что значит "пролетарии всех стран, соединяйтесь!".

Сейчас трудно себе представить, что было время, когда слово «пролетарий» имело пренебрежительное значение, а люди, называвшиеся пролетариями, считались людьми самого последнего сорта. Тогда было так: чем богаче человек, тем у него больше силы, власти, тем ему больше почёта, льстивого преклонения. А у пролетария ничего нет, никакого богатства, одни только руки, которые он, чтобы не умереть с голоду, вынужден продавать тем, у кого деньги и власть. За ничтожную плату пролетарии этими рабочими руками создавали для других огромные богатства: они ткали сукна, строили корабли, возводили дома, добывали руды и плавили металл. Всё самое необходимое, без чего не может существовать человек, и самое прекрасное на земле - всё добывали руки тружеников.

Когда два века назад хозяевами мира стали -фабриканты, миллионы пролетариев начали работать на огромных фабриках и заводах, создавая все богатства, но почти ничего не получая взамен. Капиталисты использовали великие достижения техники: паровую машину, железную дорогу, быстродействующие станки для своего обогащения. А рабочие, лишённые всяких прав, неграмотные, загнанные в грязные казармы, были самым низшим, самым нищим классом в капиталистическом обществе.

В действительности же класс пролетариев - самый главный, самый сильный. На его труде держался и держится мир, и без его труда совсем невозможна жизнь современного человечества. Класс пролетариев - самый чистый, честный и добрый; он никого не угнетает, никого не грабит. Это на свете единственный класс, искренне заинтересованный в том, чтобы уничтожить тот несправедливый порядок, при котором имеющие власть богачи присваивают себе всё, сделанное рабочими.

Впервые это объяснили рабочим и всему миру великие учёные и великие революционеры . «Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей. А приобрести они могут целый мир!»-так написали они в «Коммунистическом манифесте». И с этого времени началось великое движение пролетариев, которые устремились по пути, показанному им Марксом и Энгельсом. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Соединяйтесь для того, чтобы сбросить цепи капиталистического рабства, чтобы построить новую жизнь.

Почти сто двадцать лет прошло с тех пор, как были сказаны эти великие слова. Пролетарии уже сбросили свои цепи во многих странах Земли, взяли в свои руки часть мира. И теперь никому, даже фабрикантам и заводчикам в тех странах, где ещё сохраняется их власть, не приходит в голову считать пролетариев низшим и жалким классом. Они знают теперь силу рабочих, страшатся объединения всех пролетариев в одну непобедимую силу.

У пролетариата - великое будущее, коммунизм на всей Земле. Но за него ещё нужно упорно бороться. Вот почему лозунгом передовых рабочих Земли, всех

ИНСТИТУТ К.МАРКСА и Ф.ЭНГЕЛЬСА

К. МАРКС И Ф.ЭНГЕЛЬС

СОЧИНЕНИЯ ТОМ XIV

ГОСУДАРСТВЕННОЕ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО

МОСКВА 1931 ЛЕНИНГРАД

АНТИ-ДЮРИНГ

ПЕРЕВОРОТ В НАУКЕ, ПРОИЗВЕДЕННЫЙ г. ЕВГЕНИЕМ ДЮРИНГОМ

Предисловие

Введение.

I. Общие замечания……………………………………………………………………………………. 17

II. Что обещано г. Дюрингом ………………………………………………………………………… 28

Отдел первый. Философия.

III. Подразделение. Априоризм………………………………………………………………………. 35

IV. Мировая схематика ………………………………………………………………………………… 42

V. Натурфилософия. Время и пространство………………………………………………………..47

VI. Натурфилософия. Космогония.Физика.Химия………………………………………………… 57

VII. Натурфилософия.Органический мир…………………………………………………………….66

VIII. Натурфилософия. Органический мир (Окончание)………………………………………….76

IX. Нравственность и право. Вечные истины……………………………………………………….84

X. Нравственность и право. равенство……………………………………………………………….96

XI. Нравственность и право. Свобода и необходимость………………………………………. 108

XII. Диалектика. Количество и качество……………………………………………………………..119

XIII. Диалектика. Отрицание отрицания………………………………………………………………129

XIV. Заключение…………………………………………………………………………………………..143

Отдел второй. Политическая экономия.

I. Предмет и метод………………………………………………………………………………………149

II. Теория насилия……………………………………………………………………………………….161

III. Теория насилия. (Продолжение)…………………………………………………………………169

IV. Теория насилия. (Окончание)…………………………………………………………………….177

V. Теория стоимости……………………………………………………………………………………187

VI. Простой и сложный труд………………………………………………………………………….199

VII. Капитал и прибавочная стоимость…………………………………………………………….205

VIII. Капитал и прибавочная стоимость (Окончание)…………………………………………..214

IX. Естественные законы хозяйства. Земельная рента……………………………………….224

X. Из «Критическойистории»………………………………………………………………………….231

Отдел третий. Социализм.

I. Исторический очерк………………………………………………………………………………. 259

II. Очерк теории………………………………………………………………………………………..270

III. Производство………………………………………………………………………………………290

IV. Распределение……………………………………………………………………………………304

V. Госудврство, семья, воспитание……………………………………………………………..320

Приложения.

(С рукописи.)

Старое предисловие к «Анти-Дюрингу». О диалектике (1878)…………………………………335

Примечания к «Анти-Дюрингу» (1878)………………………………………………………………..343

Вариант введения к «Анти-Дюрингу»…………………………………………………………………357

Из подготовительных работ к «Анти-Дюрингу»…………………………………………………….359

Типография «Печатный двор» Ленинград, Гатчинская, 26.

ПРЕДИСЛОВИЕ

В XIV том Собрания сочинений Маркса-Энгельса вошли основные философские работы Энгельса.

В «Анти-Дюринге», «Диалектике природы» и «Людвиге Фейербахе» рассматриваются все коренные проблемы марксизма. Основное внимание здесь сосредотачивается на обосновании и развитии метода диалектического материализма, который Энгельс разрабатывает на основе изучения огромного исторического и эмпирического материала различных областей человеческого знания. Энгельс– материалист-диалектик, и поэтому для него диалектика понятий, это – лишь отражение того диалектического движения и развития, которое совершается в самом материальном мире.

«Анти-Дюринг» впервые был издан отдельной книгой в 1878 г. До этого он печатался отдельными статьями в органе германской социал-демократии «Vorwarts». В «предисловии к трем изданиям» Энгельс излагает причины и историю появления своего труда. «Анти-Дюринг» является прекрасным образцом того, как основоположники марксизма свою теоретическую работу непосредственным образом увязывали с насущными задачами рабочего движения.

Работа Энгельса над «Диалектикой природы» по времени совпадает и даже начало ее несколько предшествует работе над «Анти-Дюрингом». Основные выводы, к которым пришел Энгельс, работая над «Диалектикой природы», нашли свое выражение в «Анти-Дюринге», что, однако, ни в коей мере не умаляет самостоятельного значения первой работы, где всесторонне и систематически формулированы основные проблемы диалектики в естествознании.

После смерти Маркса Энгельсу пришлось заняться подготовкой к печати второго и третьего томов «Капитала», поэтому у него не осталось времени, чтобы издать свою работу по диалектике природы.

«Людвиг Фейербах» вначале был напечатан отдельными статьями в «Neue Zeit», теоретическом органе социал-демократии, в 1886 г., отдельным же изданием в несколько переработанном виде вышел в 1888 г. В этой работе Энгельс излагает историю развития теоретических взглядов своих и Маркса и дает краткое изложение их содержания. Значение этой работы Энгельса в истории развития марксизма очень велико. Сжатость и популярная форма изложения делают ее доступной для самого широкого массового читателя.

Ввиду того, что большая часть материалов этого тома уже была набрана и отпечатана еще при старом руководстве института Маркса и Энгельса, чтобы не оттягивать его издание на ряд месяцев переводы остались старые: «Анти-Дюринг» и «Людвиг Фейербах»– по изданиям 1928 г., «Диалектика природы» – по изданию 1930 г. Проверку и исправление переводов приходится оставить до следующего издания.

Предметный указатель составлен заново т. Юдиным.

АНТИ-ДЮРИНГ

ПЕРЕВОРОТ В НАУКЕ,

ПРОИЗВЕДЕННЫЙ г. ЕВГЕНИЕМ ДЮРИНГОМ

ПРЕДИСЛОВИЯ К ТРЕМ ИЗДАНИЯМ.

Предлагаемый труд вовсе не есть плод какого-нибудь «внутреннего побуждения».

Наоборот, когда три года тому назад господин Дюринг появился вдруг в качестве адепта и в то же время реформатора социализма и вызвал на бой весь свой век, мои друзья в Германии стали обращаться ко мне с неоднократными настоятельными просьбами подвергнуть критике эту новую социалистическую теорию в тогдашнем центральном органе социал-демократической партии «Volks-staat». Они считали это безусловно необходимым, чтобы не дать молодой и только недавно окончательно объединившейся партии нового повода к сектантскому расколу и раздору. Они могли лучше, чем я, судить о положении вещей в Германии, поэтому я обязан был верить им. К этому присоединилось еще то обстоятельство, что часть социалистической печати приветствовала неофита с теплотой, которая, хотя и относилась к «доброй воле» господина Дюринга, заставляла, однако, опасаться, чтобы под предлогом именно этой дюринговской доброй воли не было на веру принято и дюринговское учение. Нашлись и люди, которые уж готовились распространить это учение в популярной форме среди рабочих. И, наконец, господин Дюринг и его маленькая сектантская кучка прибегли ко всем ухищрениям рекламы и интриги, чтобы заставить «Volksstaat» занять решительную позицию по отношению к новому, выступившему с такими огромными претензиями, учению.

Несмотря на это, прошел год, прежде чем я решился, отложив в сторону другие работы, «вкусить» от этого кислого плода. Это был плод, который приходилось, раз отведав его, съесть до конца. И он был не только очень кисел, но и очень велик. Новая социалистическая теория выступила как последний практический итог новой философской системы. Нужно было поэтому изучить ее в связи с этой системой, а значит, изучить и самое систему; нужно было

4 АНТИ-ДЮРИНГ

следовать за господином Дюрингом в ту обширную область, в которой он трактует о всевозможных вещах и сверх того еще кое о чем. Так возник ряд статей, которые появились с начала 1877 года в преемнике «Volksstaat"a», лейппигском «Vorwarts"e», и здесь предлагаются в связном виде.

Таким образом, характер объекта критики побуждал ее к такой обстоятельности, которая абсолютно непропорциональна научному содержанию этого объекта, т. е. дюринговских сочинений. Впрочем, в извинение этой обстоятельности я могу сослаться еще на два других обстоятельства. Во-первых, она дала мне возможность развить с положительной стороны в многообразнейших затрагиваемых здесь областях мою точку зрения на вопросы, представляющие теперь более общий научный или практический интерес. Это имело место в каждой отдельной главе, и хотя это сочинение совсем не имеет цели противопоставить системе господина Дюринга другую систему, но от читателя, надеюсь, не укроется внутренняя связь выдвинутых мной идей. У меня уже теперь имеется достаточно доказательств, что в этом отношении мой труд не оказался совершенно бесплодным.

С другой стороны, «системосозидающий» господин Дюринг не представляет собою единичного явления в современной Германии. С некоторых пор в Германии растут дюжинами, как грибы, системы космогонии, натурфилософии вообще, политики, политической экономии и т. д. Ничтожнейший доктор философии, даже студиоз не могут обойтись без целой «системы». Подобно тому как в современ-ном государстве предполагается, что каждый гражданин способен судить обо всех вопросах, по которым он должен подать свой голос;

подобно тому как в политической экономии допускается, что каждый потребитель – основательный знаток всех товаров, которые ему приходится покупать для себя, подобно этому обстоит дело и в области науки. Свобода науки означает право писать обо всем, чему не учился, и выдавать это за единственный строго научный метод. А господин Дюринг – один пз характернейших представителей этой заносчивой псевдонауки, которая теперь выступает повсюду в Германии на переднем плане, заглушая все громом своих трескучих фраз. Трескучие фразы в поэзии, в философии, в политике, в политической экономии, в истории, трескучие фразы с кафедры и трибуны, трескучие фразы везде, трескучие фразы с претензиями на превосходство и глубину мысли в отличие от простых, плоско-вульгарных, трескучих фраз других наций, трескучие фразы как самый характерный и массовый продукт немецкой интеллектуальной индустрии: дешево, но скверно, подобно другим немецким фабрикатам,

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ 5

рядом с которыми они не были, к сожалению, представлены на филадельфийской выставке. Даже немецкий социализм – после доб-рого примера, поданного господином Дюрингом,-с успехом упраж-няется теперь в трескучих фразах высшего сорта и выпускает кое-каких господ, чванящихся «наукой», из которой они «на самом деле ничегошеньки не выучили». Это – детская болезнь, свидетельствующая о начинающемся обращении немецкого студиоза в социал-демократическую веру, болезнь, которая неотделима от этого движения, но которая, однако, при удивительно здоровой натуре наших рабочих, будет, несомненно, изжита.

Не моя вина, что я должен был следовать за господином Дюрингом в области, в которых, в лучшем случае, я мог выступать только в качестве дилетанта. В подобных случаях я, по большей части, ограничивался тем, что противопоставлял ложным или неправильным утверждениям моего противника правильные, бесспорные факты. Так пришлось мне поступить в области юриспруденции и в некоторых вопросах естествознания. В других случаях дело шло об общих принципах из области теоретического естествознания, следовательно о вещах, в которых и естествоиспытатель-специалист вынужден выйти из рамок своей специальности и переступить в соседнюю область, – т. е. о вещах, в которых он, по признанию господина Вирхова, является таким же «полузнайкой», как и мы, простые смертные. Надеюсь, что к небольшим неточностям и погрешностям моего изложения отнесутся с тем же снисхождением, каким относятся в этих случаях друг к другу специалисты.

Когда я заканчивал это предисловие, мне попалось на глаза составленное господином Дюрингом объявление о новом «капитальном творении господина Дюринга «Новые основные законы рациональной физики и химии». Я отлично сознаю недостаточность своих сведений в химии и физике, но все же, думается, я достаточно знаю господина Дюринга, чтобы, не заглядывая даже в вышеназванное сочинение, предсказать, что установленные в нем законы физики и химии по своей ошибочности или тривиальности достойны занять место рядом с прежними, открытыми господином Дюрингом и ра-зобранными в моем сочинении законами политической экономии, мировой схематики и т. д. и что построенный господином Дюрингом ригометр, или инструмент для измерения очень низких температур, пригодится в качестве измерителя не высоких или низких температур, а единственно только невежественной дерзости господина Дюринга.

Для меня было неожиданностью, что настоящее сочинение должно появиться новым изданием. Разбиравшиеся в нем вопросы в наше время уже почти что забыты; само оно не только печаталось частями в лейпцигском «Vorwarts"e» в 1877 и 1878 гг. для многих тысяч читателей, но было выпущено отдельной книгой в большом количестве экземпляров. Кого же еще может интересовать, что я писал несколько лет тому назад о господине Дюринге?

Успехом этим я обязан, разумеется, прежде всего тому обстоятельству, что это произведение, как и вообще почти все мои находившиеся еще тогда в продаже сочинения, было, вскоре после объявления закона против социалистов, запрещено в Германской империи. Для того, кто не закоснел в наследственных бюрократических предрассудках стран Священного союза, было ясно, к чему приведет этот запрет; следствием его были удвоенный и утроенный сбыт запрещенных книг и доказательство бессилия господ из Берлина, которые объявляют запрещения и не могут провести их на практике. В результате – любезность имперского правительства вызывает потребность в большем количестве новых изданий моих мелких сочинений, чем я это могу взять на себя; у меня нехватает времени просмотреть как следует текст этих вещей, и, по большей части, я должен ограничиваться простой перепечаткой их.

К этому присоединяется еще другое обстоятельство. Разобранная здесь «система» господина Дюринга захватывает обширнейшую теоретическую область; я вынужден был повсюду следовать за ним и противопоставить его взглядам свои собственные. Отрицательная критика стала благодаря этому положительной; полемика превратилась в более или менее связанное изложение представляемого Марксом и мной диалектического метода и коммунистического мировоззрения, к тому же в довольно обширном ряде областей знания. С тех пор как Маркс впервые изложил в «Нищете философии» и «Коммунистическом манифесте» этот метод, последний пережил двадцатилетний инкубационный период, пока с появлением «Капи-

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ 7

тала» он не стал захватывать с растущей быстротой все более широкие круги; а в настоящее время он имеет последователей во всех странах, даже за пределами Европы, где имеются, с одной стороны, пролетарии, а с другой,-добросовестные научные теоретики. Таким образом, существует, повидимому, читающая публика, настолько интересующаяся этим вопросом, что она готова ради положительной части сочинения примириться и с ставшей теперь во многих отношениях бесцельной полемикой со взглядами Дюринга.

Замечу мимоходом: так как излагаемый здесь метод и мировоззрение в значительнейшей своей части был обоснован и развит Марксом и лишь в ничтожной мере мной, то, само собой разумеется, что моя книга появилась не без его ведома. Я прочел ему всю рукопись перед тем, как отослать ее в печать, а десятая глава отдела о политической экономии («Из критической истории») была написана Марксом и только из посторонних соображений была мною, к сожалению, виде предыдущее. Во-первых, как мне ни хотелось изменить кое-что в изложении, у меня не было времени для основательного пересмотра книги. Дело в том, что на мне лежит обязанность приготовить к печати оставшиеся от Маркса рукописи, а это гораздо важнее, чем все прочее. К тому же и совесть моя противится всякому изменению текста. Моя книга представляет полемическое сочинение, и по отношению к своему противнику я считаю себя обязанным не улучшать ничего там, где он не может ничего улучшить. Я мог бы только потребовать себе право возразить на ответ господина Дюринга. Но я не читал и без особой нужды не стану читать того, что господин Дюринг написал о моей работе:

теоретические счеты с ним я покончил. Кроме того, я тем более обязан соблюдать по отношению к нему правила литературной борьбы, что с тех пор берлинский университет обошелся с ним до позорности несправедливо. Правда, он был за это наказан. Университет, который идет на то, чтобы лишить господина Дюринга, при всех известных обстоятельствах, свободы преподавания, не вправе жаловаться, если при других, тоже всем известных обстоятельствах, ему навязывают господина Швенингера.

Только во второй главе третьего отдела, «Очерк теории», мною сделаны объяснительные дополнения. Так как в ней излагается коренной пункт защищаемого мною мировоззрения, то мой против-ник не будет сетовать на меня за то, что я старался быть более

8 АНТИ-ДЮРИНГ

популярным и сделать кое-какие дополнения. У меня же к этому есть и внешний повод. Дело в том, что три главы-первая глава Введения и первая и вторая главы третьего отдела-были мною обработаны в самостоятельную брошюру для моего друга Лафарга, который должен был перевести ее на французский язык; затем с французского издания были сделаны переводы на итальянский и польский языки. По-немецки эта же брошюра вышла под заглавием «Развитие социализма от утопии к науке»; в течение нескольких месяцев она выдержала три издания и была переведена на русский и датский языки. Во всех этих изданиях только упомянутая выше глава появилась с дополнениями, и было бы педантично с моей стороны в новом издании оригинального произведения придерживаться первоначального текста, а не того, который в позднейших изданиях получил международное значение.

Но, кроме этого, мне хотелось бы внести изменения по двум пунктам. Во-первых, по отношению к первобытной истории человечества, ключ к которой дал нам Морган лишь в 1877 году. Но так как мне за это время пришлось обработать относящийся сюда доступный мне материал в моей книге «Происхождение семьи, частной собственности и государства» (Цюрих 1884 г.), то я считаю достаточным простое указание на эту работу. Во-вторых, по отношению к той части, в которой речь идет о теоретическом естествознании. Она сильно страдает от неясности изложения, и многое можно было бы изложить гораздо яснее и определеннее. Если я не считаю себя вправе изменить текст, то тем более я обязан критиковать самого себя здесь, в предисловии.

Маркс и я были единственными, которые из немецкой идеалистической философии спасли сознательную диалектику, перенеся ее в материалистическое понимание природы и истории. Но для диалектического и вместе с тем материалистического понимания природы требуется знакомство с математикой и естественными науками. Маркс знал основательно математику, но за естественными науками мы могли следить лишь урывками, спорадически. Поэтому, как только я покинул торговую контору и переехал в Лондон, я в меру сил подверг себя, в области математики и естествознания, процессу полного «линяния», как выражается Либих, п потратил на это бОльшую часть своего восьмилетнего пребывания там. Но в самый разгар этих занятий мне пришлось познакомиться с так называемой натурфилософией г. Дюринга. Вполне естественно поэтому, если я в то время часто не мог подыскать надлежащего технического термина и с некоторым трудом ориентировался в области теоретичес-

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ 9

кой. Зато сознание моей неуверенности делало меня осторожным и тем предохраняло от серьезных прегрешений против установленных в то время фактов и от извращения общепризнанных теорий. И лишь один непризнанный великий математик письменно жаловался Марксу, что я дерзнул оскорбить честь \/-1.

В этих занятиях математикой и естествознанием мне важнее всего было убедиться на частностях, – по отношению к общему я давно уже в этом не сомневался, – что над хаосом бесчисленных изменений в природе господствуют те же диалектические законы движения, что и над кажущейся случайностью исторических событий, – законы, которые проходят красной нитью через историю развития человеческой мысли и постепенно проникают в сознание мыслящих людей; законы, которые во всеобъемлющей, хотя и мистической форме,впервые были открыты Гегелем и которые нам хотелось – такова была одна из наших задач-освободить от этой мистической формы и представить во всей их простоте и всеобщности. Само собою разумеется, что старая натурфилософия, как бы много она ни содержала в себе действительно хорошего и плодотворного,1 нас не могла удовлетворять, как показано в прилагаемом сочинении.

1. Гораздо легче с тупоумной посредственностью а 1а Карл Фогт бранить старую натурфилософию, чем оценить ее историческое значение. В ней много нелепостей и сумасбродства, однако не больше, чем в современных не-философских теориях естествоиспытателей; а рядом с этим она содержит и много серьезного и разумного, как это стали признавать со времени pacпространения теории развития. Так, Геккель с полным правом признает заслуги Тревирануса и Окена. Последний в своем учении о первоначальной слизи и первом пузырьке выставил в качестве постулата биологии то, что позднее было открыто в форме протоплазмы и клетки. Что касается Гегеля, то он во многих отношениях стоял гораздо выше своих современников-эмпириков, объяснявших все непонятные явления тем, что в основу их клали какую-нибудь силу – движущую, плавательную, электрическую, силу сопротивления и т.д.– или, где где это не подходило, какое-нибудь неизвестное вещество-световое, тепловое, электрическое и т. п. Мнимые вещества теперь уже почти устранены, но спекуляция силами, с которой боролся Гегель, все еще иногда проявляется, как, например, в инсбрукской речи Гельмгольца в 1869 г. – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право. – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!

Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…

Этот вопрос нередко возникает на собраниях, на которых выступают левые. Он не случаен потому, что буржуазная печать внушает населению, что пролетариат уже исчез, нет вроде теперь и рабочего класса, а возник класс «эффективных собственников» и общество все больше заполняется довольным собой и окружением «средним классом».

Немного истории. К моменту созревания взглядов основателей научного коммунизма Карла Маркса и Фридриха Энгельса, а это были 40-е годы XIX века, в ряде европейских государств уже существовали немногочисленные рабочие организации, преимущественно находящиеся под влиянием утопического социализма. Одна из них, Союз справедливых, имевшая свои отделения в Париже и Лондоне, понимая необходимость полноценного идейного перевооружения, не раз приглашала Маркса и Энгельса в свои ряды. Когда выяснилась готовность лондонских руководителей Союза к его реорганизации, те дали согласие. Произошло это в феврале 1847 года, а в июне состоялся конгресс, который переименовал Союз справедливых в Союз коммунистов и принял новый Устав. Конгресс отказался от прежнего неопределенного девиза «Все люди братья!» и принял призыв «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Впервые в печатном виде этот призыв появился на титуле «пробного номера» издания «Коммунистический журнал» (Kommunistische Zeitschrift), выпущенного на немецком языке в сентябре того же года. Продолжения, из-за отсутствия средств, издание не имело. Лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» стал всемирно известным и повсюду признанным с момента выхода в свет написанного Марксом и Энгельсом в декабре 1847 - январе 1848 года «Манифеста Коммунистической партии».

Несомненный интерес представляет передовая статья упомянутого журнала, содержащая ряд исходных программных установок Союза коммунистов. Особенно это важно для начинающих, ибо возрождаясь на здоровой не догматизированной и не обюрокраченной основе, коммунистическое движение вынуждено повторять и некоторые свои «детские» шаги.

* * *

Пробный номер

Коммунистический журнал

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

№ 1. Лондон, сентябрь 1847. Цена 2 пенса

Просим всех заграничных друзей нашего предприятия направлять статьи и заказы на этот журнал по адресу; «Bildungsverein fur Arbeiter», 191, Drurylane, High Holborn, Лондон. Цена для Германии 2 зильбергроша или 6 крейцеров, для Франции - 4 су, для Швейцарии - 1 1/2 бацена.

ВВЕДЕНИЕ

Тысячи газет и журналов печатаются, все политические партии, все религиозные секты находят себе представителей, и только пролетариату, громадной массе неимущих, до сих пор не удавалось найти постоянный орган, которой бы целиком защищал его интересы и служил бы специально для рабочих путеводного нитью в стремлении к саморазвитию. Потребность в таком органе в пролетарских кругах заявлялась, правда, уже много раз и со многих сторон, а в нескольких местах делались уже и попытки основать такой орган. К сожалению, ни одна из них не увенчалась успехом. В Швейцарии один за другим появлялись журналы: «Молодое Поколение», «Радостная Весть», «Страницы Настоящего»; во Франции - «Вперед», «Страницы Будущего»; в Рейнской Пруссии - «Зеркало Общества» и т. д., но все они в скором времени погибали. Происходило это таким образом, что или полиция вмешивалась и изгоняла редакторов, или же не хватало денежных средств на продолжение издания; пролетарии помочь не могли, а люди из буржуазного общества не хотели. После крушения всех этих предприятий к нам уже с давних пор поступали с разных сторон предложения сделать новую попытку в этом смысле, так как, ввиду полной свободы печати в Англии, нам нечего опасаться преследований со стороны полиции.

Нам обещали свое содействие ученые и рабочие, однако мы все еще колебались, опасаясь, что в ближайшее уже время у нас не хватит необходимых на продолжение органа денежных средств. Наконец, было сделано предложение обзавестись собственной типографией, чтобы таким образом обеспечить основываемый журнал. Была открыта подписка, члены обоих просветительных обществ для рабочих в Лондоне сделали все, что они в силах были сделать, и даже больше того, и в короткий срок было собрано 25 фунтов стерлингов. С такими деньгами мы взялись за дело и дали знать в Германию, чтобы нам прислали нужные шрифты; наборщики из наших союзов работали бесплатно. И вот мы выпускаем первый номер нашего журнала. Некоторая поддержка с континента обеспечила бы его существование. У нас не хватает еще печатного станка, и как только в нашем распоряжении окажется необходимая для его покупки сумма, типография наша будет вполне оборудована, и мы будем в состоянии печатать в ней, кроме журнала, еще и брошюры в защиту пролетариата. Так как мы решили действовать наверняка, то, разослав этот пробный номер, мы переждем и посмотрим, какие средства притекут к нам со стороны, прежде чем продолжать наше издание. К концу года мы надеемся получить нужные сведения, и тогда вырешится, будет ли выходить журнал раз в две недели или раз в неделю. Для ежемесячного выхода его было бы, пожалуй, достаточно поддержки одного Лондона. Цена каждого номера покамест определена в 2 пенса, 4 су, 2 зильбергроша или 6 крейцеров. Но как только число подписчиков подымется до двух тысяч, цену можно будет значительно понизить.

Ну, а теперь, пролетарии, очередь за вами! Присылайте нам статьи, подписывайтесь на журнал, если только вы в состоянии сделать это, распространяйте его, где только можно. Дело идет о защите святого, правого дела, справедливости против несправедливости, дела угнетенных против угнетателей; мы ведем борьбу за правду против суеверия, против лжи. За то, что мы тут делаем, мы не хотим награды, не хотим оплаты, потому что мы исполняем лишь свой долг. Пролетарии, если вы хотите быть свободными, то пробудитесь от вашего сна и сомкнитесь крепко воедино! Человечество требует от каждого, чтобы он исполнял свой долг.

Пролетарии!

Прежде всего, мы дадим здесь краткое объяснение этого слова, с которым мы обращаемся к вам, так как многим из вас, возможно, и неизвестно происхождение его и значение.

В пору могущества римского государства, когда оно приближалось к высшему пункту своей цивилизации, граждане его распадались на два класса: имущих и неимущих. Имущие платили государству прямые налоги, а неимущие отдавали ему своих детей, которые шли на то, чтобы защищать богатых, и должны были проливать свою кровь на бесчисленных полях сражений, чтобы еще более увеличить могущество и достояние имущего класса. Proles по-латыни означало детей, потомство; пролетарии составляли, стало быть, класс граждан, которые не обладали ничем, кроме своих рук да детей.

С тех пор, как нынешнее общество приближается к вершине своей цивилизации, с тех пор, как изобретены машины и сооружены крупные фабрики, с тех пор, как собственность попадает в руки отдельных лиц, стал развиваться у нас все в большей мере и пролетариат. Ничтожное число привилегированных владеет всей собственностью, большая масса народная не обладает ничем, кроме своих рук да детей. И совсем, как в римском государстве, нас, пролетариев, и наших сыновей, наряжают в солдатские мундиры и дрессируют до состояния машины, заставляя нас охранять наших собственных угнетателей и проливать свою кровь по мановению их руки. Совсем, как тогда, наши сестры и дочери обречены служить удовлетворению скотских похотей богатых сластолюбцев. Совсем, как тогда, накипает и ненависть угнетенных бедняков к богатым угнетателям. Однако же пролетариат современного общества стоит на совсем иной и лучшей основе по сравнению с римским. У римских пролетариев не было для освобождения ни средств, ни необходимого образования; им не оставалось ничего, кроме мести и гибели в борьбе ради мести. А из нынешних пролетариев многие, благодаря искусству книгопечатания, уже достигли высокой степени образования, уровень остальных также с каждым днем повышается благодаря их стремлению к объединению. В то же время, рядом с их повышающимся умственным развитием и все более тесным сплочением, привилегированный класс представляет картину ужаснейшего эгоизма и отвратительнейшей безнравственности. Современная цивилизация обладает достаточными средствами, чтобы сделать счастливыми всех членов общества; поэтому целью современных пролетариев является не только разрушение, месть и освобождение ценою смерти. Их цель - содействовать установлению такого общества, в котором бы все могли жить свободными и счастливыми людьми. Пролетариями в современном обществе являются все, кто не может жить своим капиталом, рабочий точно так же, как и ученый, художник точно так же, как и мелкий буржуа. Хотя мелкая буржуазия и обладает еще некоторым состоянием, однако же, вследствие страшной конкуренции со стороны крупного капитала, она с очевидностью приближается гигантскими шагами к тому состоянию, которое совершенно уравняет ее с прочими пролетариями. Мы можем поэтому уже причислить ее к нашим рядам, потому что она столь же заинтересована в том, чтобы избежать состояния полного лишения имущества, как мы - в том чтобы выйти из этого состояния. Поэтому соединимся с ними, это поможет обеим сторонам.

Задача этого журнала - в работе на пользу освобождения пролетариата, а чтобы оно совершилось как можно скорее, мы должны призывать всех угнетенных к объединению.

Мы называем наш орган «Коммунистическим журналом», потому что мы убеждены и знаем, что это освобождение может быть достигнуто только путем полного преобразования ныне существующих отношений собственности, словом, что оно может осуществиться только в обществе, основанном на коммунизме. Мы предполагали вставить здесь краткое и для всех понятное исповедание веры коммунизма, и проект его уже написан. Но так как оно должно служить в будущем путеводной нитью для нашей пропаганды и, стало быть, имеет чрезвычайную важность, то мы сочли своим долгом сначала послать этот проект нашим друзьям на континенте, чтобы выслушать на этот счет их мнение. И как только мы получим ответы от наших друзей, мы напечатаем их в следующем номере со всеми необходимыми изменениями и дополнениями.

Коммунистическое движение многими понимается до такой степени превратно, другими оно намеренно до такой степени искажается и поносится, что мы принуждены все-таки сказать и здесь несколько слов о нем, поскольку мы его знаем и принимаем в нем участие. Мы ограничимся, главным образом, тем, что заявим здесь, чем мы не являемся. Такое отмежевание наперед отметет многое из той клеветы, которою мы, вероятно, были бы встречены.

Мы не педанты системы, мы по опыту знаем, как бессмысленно спорить и ломать себе голову насчет учреждений, которые должны быть устроены в будущем обществе, оставляя в то же время без внимания все средства, которые могли бы привести нас к этому обществу. Предоставим философам и ученым строить системы для устроения будущего общества, мы считаем это и хорошим и полезным. Но если бы мы, пролетарии, стали совершенно серьезно спорить об устройстве мастерских, о форме управления в грядущем коммунистическом обществе, если бы начали ссориться по поводу покроя одежды или лучшего способа очистки уборных и т. п., то мы стали бы попросту смешны и по праву заслужили бы кличку непрактических мечтателей, которую так часто прилагали к нам. Задача нашего поколения - разыскать и доставить строительные материалы, потребные для постройки нового здания; а построить его - это уже задача будущих поколений, и мы можем быть спокойны - в строителях недостатка не будет.

Мы не из тех коммунистов, которые всего хотят достигнуть любовью. Мы не проливаем горьких слез при лунном свете над несчастиями человечества и не замираем затем в восторженном восклицании при мысли о золотом будущем. Мы знаем, наше время серьезно, мы знаем, оно требует от каждого напряжения всех его сил, и мы знаем, что эти грезы о любви не что иное, как своего рода духовное самоослабление, лишающее каждого, кто предается им, всякой дееспособности.

Мы не из тех коммунистов, которые уже теперь проповедуют вечный мир, в то время как наши враги повсюду готовятся к бою. Мы знаем прекрасно, что нигде, за исключением разве Англии да Северо-Американских свободных Штатов, нигде нам не удастся перейти к лучшему строю раньше, чем мы силой добьемся для себя политических прав. Пусть осуждают нас за это иные и пусть ославят нас революционерами. Печали нам до этого мало. Мы, по крайней мере, не желаем пускать пыль в глаза народу, мы хотим сказать ему только правду и обратить его внимание на приближающуюся бурю, чтобы он мог к ней подготовиться. Мы не заговорщики, которые хотят начать революцию в такой-то именно день или перебить государей в такой-то срок; но мы и не терпеливые агнцы, безропотно принимающие на себя крест свой. Мы прекрасно знаем, что на континенте должен загореться бой между аристократическими и демократическими элементами, - это знают и враги наши, и они снаряжаются в битву; поэтому долг каждого приготовиться, чтобы нас не застигли врасплох и не истребили бы нас. Нам предстоит еще выдержать последнюю и серьезную борьбу, и когда наша партия выйдет из нее победительницей, тогда только настанет время, будем надеяться, навсегда отложить оружие в сторону.

Мы не из тех коммунистов, которые верят, что коммунистический строй может, словно по щучьему велению, быть введен немедленно после победоносно проведенной борьбы с врагами его. Мы знаем, что человечество не делает прыжков, а лишь шаг за шагом подвигается вперед. Не можем мы с вечера на утро перейти из негармонического общества в гармоническое; для этого понадобится, смотря по обстоятельствам, более или менее продолжительный переходный период. Лишь постепенно может быть преобразована частная собственность в общественную.

Мы не из тех коммунистов, которые хотели бы уничтожить личную свободу и превратить весь мир в одну большую казарму или в один большой рабочий дом. Разумеется, есть коммунисты, которые не стесняются и отрицают и хотят уничтожить свободу личности, которая, по их мнению, мешает общественной гармонии; но у нас нет никакой охоты покупать равенство ценой свободы. Мы убеждены, и в следующих номерах мы постараемся доказать это, что ни в каком обществе свобода личности не может быть больше, чем в том, которое будет построено на основе коммунизма.

Мы сказали теперь, кем мы не являемся; в нашем исповедании веры мы скажем, кто мы такие и чего мы хотим. Нам остается еще только направить несколько слов к пролетариям, принадлежащим к другим политическим и социальным партиям. Все мы боремся против современного общества, угнетающего нас и заставляющего нас томиться в страданиях; но вместо того, чтобы подумать об этом и объединиться, мы, к сожалению, слишком часто ведем борьбу между собою, к великому удовольствию наших угнетателей. И вместо того, чтобы, объединившись, всем вместе взяться за дело и установить демократическое государство, в котором бы каждая партия могла пытаться словом и печатью склонить на свою сторону большинство, мы ссоримся по поводу того, что должно произойти и чему не должно быть места, когда мы окажемся победителями. Нам невольно вспоминается при этом басня об охотниках, которые передрались между собою из-за шкуры медведя еще раньше, чем увидали его. В настоящее время поистине пора нам прекратить наши споры и вражду и подать друг другу руки для общей нашей защиты. Но чтобы это могло случиться, писатели, принадлежащие к различным партиям, должны перестать оспаривать чужие мнения с крайним ожесточением, осыпая их сторонников самою грубою руганью. Мы, со своей стороны, уважаем всякого человека, будь это аристократ или пиетист, лишь бы у него было свое мнение, которое он и защищает со всем упорством и решительностью, так как считает его правильным. Мы не даем пощады лишь тому, кто, под маской какой-нибудь социальной партии или религии, имеет в виду лишь свое собственное грязное я. Обязанность всякого честного человека разоблачать по возможности скорее таких лицемеров, выставив их во всей их отвратительной наготе к позорному столбу. Кто-нибудь может защищать и ошибочное мнение, но пока он считает его справедливым и честно стоит под его знаменем, его нельзя презирать.

С этой точки зрения, напр., не имел права Карл Гейнцен нападать на коммунистов так, как он это сделал во втором номере «Трибуна». Карл Гейнцен, по-видимому, или совсем не знает коммунизма, или увлекся личной враждою, какая существует между ним и некоторыми коммунистами, и стал поносить великую партию, стоящую в самых первых рядах демократической армии. Прочитав его нападки на коммунистов, мы были в высшей степени изумлены, потому что задеть нас его оскорбления не могли, так как, таких коммунистов, как он их описывает, и на свете нет, и он вероятно создал их силою своего воображения специально с целью затем их уничтожить. Мы говорим, мы были изумлены, так как нам непонятно было, как мог демократ бросить таким образом факел раздора в ряды своих собственных собратьев по оружию; но еще более возросло наше изумление, когда мы дочитали его брошюру до конца и нашли там его девять пунктов, в которых он требует почти то же самое, что и коммунисты. Единственное различие между нами - это в том, что гражданин Карл Гейнцен смотрит на свои девять пунктов как на основу нового общественного строя, мы же видим в них основу лишь переходного периода, который должен привести нас к полному коммунизму. Разумным было бы поэтому объединиться/нам всем для достижения требований Карла Гейнцена; если, придя к этому, народ удовлетворится и на том остановится, мы подчинимся его воле; но если он решит идти и дальше, вместе с коммунистами, то надо полагать, что и гражданин Гейнцен так же не будет ничего иметь против. Нам известно, что гражданин Гейнцен на все возможные лады преследуется нашими угнетателями, он оклеветан ими и поруган. Немудрено, что он в раздраженном состоянии: поэтому у нас нет ни малейшего желания со своей стороны напасть на него; наоборот, мы не откажемся протянуть ему руку для объединения. В единстве сила, и только оно и в состоянии привести нас к цели.

Поэтому, пролетарии всех стран, объединимтесь - открыто, где это разрешено законом, потому что наша деятельность не боится света, и - тайно, где это запрещено произволом тиранов. Так называемые законы, запрещающие людям собираться для обсуждения выдвинутых на очередь жизнью вопросов и для требования своего права, - это лишь веление произвола тиранов, и кто им повинуется и уважает их, тот действует, как подлый трус, а кто презирает и нарушает их, тот поступает мужественно и честно.

В заключение прибавим, что на столбцах нашего журнала не будет места ни для сведения личных счетов, ни для восхваления отдельных лиц, исполняющих свой долг. Но мы приглашаем всех угнетенных и обиженных пролетариев обращаться к нам, и мы немедленно выступим на защиту их, предав имена угнетателей суду и проклятию общественного мнения, перед лицом которого начинают уже трепетать и самые закоснелые тираны.

От редакции: Мы не предлагаем научное комментирование этого текста, которое ввиду его более чем полуторавекового возраста и колоссальных перемен в мире заняло бы много места, но обращаем внимание читателя на его непреходящее нравственное звучание. Консолидация труда в противовес натиску капитала не утратила и не могла утратить своей актуальности. Ее участники и формы не могли не измениться и менялись много раз. Но никакая пропаганда «эффективного собственника» и «среднего класса», положение которых на рынке к тому же подчас весьма неустойчиво, «консенсуса» работодателя и наемного работника при допускаемом обществом контрасте сверхбогатства, с одной стороны, безработицы и нищеты - с другой, не отменяет необходимости все более тесного единения работников производительного и творческого труда, умственного и физического.