Бунин господин из. От чего умер господин из Сан-Франциско? Характеристика героя рассказа Ивана Бунина

Действие рассказа «Господин из Сан-Франциско» происходит на большом пассажирском корабле под названием «Атлантида», плывущем из Америки в Европу. Безымянный господин из города Сан-Франциско, который до 58 лет «не жил, а лишь существовал», завоевывая материальное благополучие и положение в обществе, отправляется с женой и дочерью в длительное путешествие по миру, чтобы получить все удовольствия, которые можно купить за деньги. Но, так и не осуществив своей мечты, внезапно умирает на острове Капри. «Атлантида» в представлении Бунина - модель существующего общества, где трюм и верхние палубы живут абсолютно разной жизнью. Пассажиры «вверху» беззаботны, они едят и пьют. Они забывают о Боге, о смерти, о покаянии и веселятся под музыку, звучащую в «какой-то сладостно-бесстыдной печали», обманывают себя лживой любовью и за всем этим не видят истинного смысла жизни. А в это время внизу кочегары работают у адских печей… На примере господина из Сан-Франциско, которому автор не дал даже имени, мы видим, как ничтожны перед смертью власть и деньги человека, живущего для себя. Он не сделал ничего действительно важного, стоящего, он бесполезен обществу. Жизнь его проходит бесцельно, и, когда он умрет, никто не вспомнит, что он существовал. Поздней ночью пароход «Атлантида» с телом господина из Сан-Франциско отплывает обратно в Новый Свет. «Бесчисленные огненные глаза корабля были за снегом едва видны Дьяволу, следившему со скал Гибралтара, с каменистых ворот двух миров, за уходившим в ночь и вьюгу кораблем. Дьявол был громаден, как утес, но громаден был и корабль, многоярусный, многотрубный, созданный гордыней Нового Человека со старым сердцем».

Иван Бунин

Господин из Сан-Франциско

Горе тебе, Вавилон, город крепкий

Апокалипсис

Господин из Сан-Франциско - имени его ни в Неаполе, ни на Капри никто не запомнил - ехал в Старый Свет на целых два года, с женой и дочерью, единственно ради развлечения.

Он был твердо уверен, что имеет полное право на отдых, на удовольствие, на путешествие долгое и комфортабельное, и мало ли еще на что. Для такой уверенности у него был тот резон, что, во-первых, он был богат, а во-вторых, только что приступал к жизни, несмотря на свои пятьдесят восемь лет. До этой поры он не жил, а лишь существовал, правда очень недурно, но все же возлагая все надежды на будущее. Он работал не покладая рук, - китайцы, которых он выписывал к себе на работы целыми тысячами, хорошо знали, что это значит! - и, наконец, увидел, что сделано уже много, что он почти сравнялся с теми, кого некогда взял себе за образец, и решил передохнуть. Люди, к которым принадлежал он, имели обычай начинать наслаждения жизнью с поездки в Европу, в Индию, в Египет. Положил и он поступить так же. Конечно, он хотел вознаградить за годы труда прежде всего себя; однако рад был и за жену с дочерью. Жена его никогда не отличалась особой впечатлительностью, но ведь вое пожилые американки страстные путешественницы. А что до дочери, девушки на возрасте и слегка болезненной, то для нее путешествие было прямо необходимо - не говоря уже о пользе для здоровья, разве не бывает в путешествиях счастливых встреч? Тут иной раз сидишь за столом или рассматриваешь фрески рядом с миллиардером.

Маршрут был выработан господином из Сан-Франциско обширный. В декабре и январе он надеялся наслаждаться солнцем Южной Италии, памятниками древности, тарантеллой, серенадами бродячих певцов и тем, что люди в его годы чувствую! особенно тонко, - любовью молоденьких неаполитанок, пусть даже и не совсем бескорыстной, карнавал он думал провести в Ницце, в Монте-Карло, куда в эту пору стекается самое отборное общество, - то самое, от которого зависят вое блага цивилизации: и фасон смокингов, и прочность тронов, и объявление войн, и благосостояние отелей, - где одни с азартом предаются автомобильным и парусным гонкам, другие рулетке, третьи тому, что принято называть флиртом, а четвертые - стрельбе в голубей, которые очень красиво взвиваются из садков над изумрудным газоном, на фоне моря цвета незабудок, и тотчас же стукаются белыми комочками о землю; начало марта он хотел посвятить Флоренции, к страстям господним приехать в Рим, чтобы слушать там Miserere ; входили в его планы и Венеция, и Париж, и бой быков в Севилье, и купанье на английских островах, и Афины, и Константинополь, и Палестина, и Египет, и даже Япония, - разумеется, уже на обратном пути… И все пошло сперва отлично.

Был конец ноября, до самого Гибралтара пришлось плыть то в ледяной мгле, то среди бури с мокрым снегом; но плыли вполне благополучно.

Пассажиров было много, пароход - знаменитая «Атлантида» - был похож на громадный отель со всеми удобствами, - с ночным баром, с восточными банями, с собственной газетой, - и жизнь на нем протекала весьма размеренно: вставали рано, при трубных звуках, резко раздававшихся по коридорам еще в тот сумрачный час, когда так медленно и неприветливо светало над серо-зеленой водяной пустыней, тяжело волновавшейся в тумане; накинув фланелевые пижамы, пили кофе, шоколад, какао; затем садились в мраморные ванны, делали гимнастику, возбуждая аппетит и хорошее самочувствие, совершали дневные туалеты и шли к первому завтраку; до одиннадцати часов полагалось бодро гулять по палубам, дыша холодной свежестью океана, или играть в шеффль-борд и другие игры для нового возбуждения аппетита, а в одиннадцать - подкрепляться бутербродами с бульоном; подкрепившись, с удовольствием читали газету и спокойно ждали второго завтрака, еще более питательного и разнообразного, чем первый; следующие два часа посвящались отдыху; все палубы были заставлены тогда лонгшезами, на которых путешественники лежали, укрывшись пледами, глядя на облачное небо и на пенистые бугры, мелькавшие за бортом, или сладко задремывая; в пятом часу их, освеженных и повеселевших, поили крепким душистым чаем с печеньями; в семь повещали трубными сигналами о том, что составляло главнейшую цель всего этого существования, венец его… И тут господин из Сан-Франциско, потирая от прилива жизненных сил руки, спешил в свою богатую люкс-кабину - одеваться.

По вечерам этажи «Атлантиды» зияли во мраке как бы огненными несметными глазами, и великое множество слуг работало в поварских, судомойнях и винных подвалах. Океан, ходивший за стенами, был страшен, но о нем не думали, твердо веря во власть над ним командира, рыжего человека чудовищной величины и грузности, всегда как бы сонного, похожего в своем мундире, с широкими золотыми нашивками на огромного идола и очень редко появлявшегося на люди из своих таинственных покоев; на баке поминутно взвывала с адской мрачностью и взвизгивала с неистовой злобой сирена, но немногие из обедающих слышали сирену - ее заглушали звуки прекрасного струнного оркестра, изысканно и неустанно игравшего в мраморной двусветной зале, устланной бархатными коврами, празднично залитой огнями, переполненной декольтированными дамами и мужчинами во фраках и смокингах, стройными лакеями и почтительными метрдотелями, среди которых один, тот, что принимал заказы только на вина, ходил даже с цепью на шее, как какой-нибудь лорд-мэр. Смокинг и крахмальное белье очень молодили господина из СанФранциско. Сухой, невысокий, неладно скроенный, но крепко сшитый, расчищенный до глянца и в меру оживленный, он сидел в золотисто-жемчужном сиянии этого чертога за бутылкой янтарного иоганисберга, за бокалами и бокальчиками тончайшего стекла, за кудрявым букетом гиацинтов. Нечто монгольское было в его желтоватом лице с подстриженными серебряными усами, золотыми пломбами блестели его крупные зубы, старой слоновой костью - крепкая лысая голова. Богато, но по годам была одета его жена, женщина крупная, широкая и спокойная; сложно, но легко и прозрачно, с невинной откровенностью - дочь, высокая, тонкая, с великолепными волосами, прелестно убранными, с ароматическим от фиалковых лепешечек дыханием и с нежнейшими розовыми прыщиками возле губ и между лопаток, чуть припудренных… Обед длился больше часа, а после обеда открывались в бальной зале танцы, во время которых мужчины, - в том числе, конечно, и господин из Сан-Франциско, - задрав ноги, решали на основании последних биржевых новостей судьбы народов, до малиновой красноты накуривались гаванскими сигарами и напивались ликерами в баре, где служили негры в красных камзолах, с белками, похожими на облупленные крутые яйца.

Океан с гулом ходил за стеной черными горами, вьюга крепко свистала в отяжелевших снастях, пароход весь дрожал, одолевая и ее, и эти горы, - точно плугом разваливая на стороны их зыбкие, то и дело вскипавшие и высоко взвивавшиеся пенистыми хвостами громады, - в смертной тоске стенала удушаемая туманом сирена, мерзли от стужи и шалели от непосильного напряжения внимания вахтенные на своей вышке, мрачным и знойным недрам преисподней, ее последнему, девятому кругу была подобна подводная утроба парохода, - та, где глухо гоготали исполинские топки, пожиравшие своими раскаленными зевами груды каменного угля, с грохотом ввергаемого в них облитыми едким, грязным потом и по пояс голыми людьми, багровыми от пламени; а тут, в баре, беззаботно закидывали ноги на ручки кресел, цедили коньяк и ликеры, плавали в волнах пряного дыма, в танцевальной зале все сияло и изливало свет, тепло и радость, пары то крутились в вальсах, то изгибались в танго - и музыка настойчиво, в какой-то сладостно-бесстыдной печали молила все об одном, все о том же… Был среди этой блестящей толпы некий великий богач, бритый, длинный, похожий на прелата, в старомодном фраке, был знаменитый испанский писатель, была всесветная красавица, была изящная влюбленная пара, за которой все с любопытством следили и которая не скрывала своего счастья: он танцевал только с ней, и все выходило у них так тонко, очаровательно, что только один командир знал, что эта пара нанята Ллойдом играть в любовь за хорошие деньги и уже давно плавает то на одном, то на другом корабле.

В Гибралтаре всех обрадовало солнце, было похоже на раннюю весну; на борту «Атлантиды» появился новый пассажир, возбудивший к себе общий интерес, - наследный принц одного азиатского государства, путешествовавший инкогнито, человек маленький, весь деревянный, широколицый, узкоглазый, в золотых очках, слегка неприятный - тем, что крупные черные усы сквозили у него, как у мертвого, в общем же милый, простой и скромный. В Средиземном море снова пахнуло зимой, шла крупная и цветистая, как хвост павлина, волна, которую, при ярком блеске и совершенно чистом небе, развела весело и бешено летевшая навстречу трамонтана. Потом, на вторые сутки, небо стало бледнеть, горизонт затуманился: близилась земля, показались Иския, Капри, в бинокль уже виден был кусками сахара насыпанный у подножия чего-то сизого Неаполь… Многие леди и джентльмены уже надели легкие, мехом вверх, шубки; безответные, всегда шепотом говорящие бои - китайцы, кривоногие подростки со смоляными косами до пят и с девичьими густыми ресницами, исподволь вытаскивали к лестницам пледы, трости, чемоданы, несессеры… Дочь господина из Сан-Франциско стояла на палубе рядом с принцем, вчера вечером, по счастливой случайности, представленным ей, и делала вид, что пристально смотрит вдаль, куда он указывал ей, что-то объясняя, что-то торопливо и негромко рассказывая; он по росту казался среди других мальчиком, он был совсем не хорош собой и странен - очки, котелок, английское пальто, а волосы редких усов точно конские, смуглая тонкая кожа на плоском лице точно натянута и как будто слегка лакирована, - но девушка слушала его и от волнения не понимала, что он ей говорит; сердце ее билось от непонятного восторга перед ним: все, все в нем было не такое, как у прочих, - его сухие руки, его чистая кожа, под которой текла древняя царская кровь, даже его европейская, совсем простая, но как будто особенно опрятная одежда таили в себе неизъяснимое очарование. А сам господин из Сан-Франциско, в серых гетрах на лакированных ботинках, все поглядывал на стоявшую возле него знаменитую красавицу, высокую, удивительного сложения блондинку с разрисованными по последней парижской моде глазами, державшую на серебряной цепочке крохотную, гнутую, облезлую собачку и все разговаривавшую с нею. И дочь, в какой-то смутной неловкости, старалась не замечать его.

Он был довольно щедр в пути и потому вполне верил в заботливость всех тех, что кормили и поили его, с утра до вечера служили ему, предупреждая его малейшее желание, охраняли его чистоту и покой, таскали его вещи, звали для него носильщиков, доставляли его сундуки в гостиницы. Так было всюду, так было в плавании, так должно было быть и в Неаполе. Неаполь рос и приближался; музыканты, блестя медью духовых инструментов, уже столпились на палубе и вдруг оглушили всех торжествующими звуками марша, гигант-командир, в парадной форме, появился на своих мостках и, как милостивый языческий бог, приветственно помотал рукой пассажирам - и господину из Сан-Франциско, так же, как и всем прочим, казалось, что это для него одного гремит марш гордой Америки, что это его приветствует командир с благополучным прибытием. А когда «Атлантида» вошла, наконец, в гавань, привалила к набережной своей многоэтажной громадой, усеянной людьми, и загрохотали сходни, - сколько портье и их помощников в картузах с золотыми галунами, сколько всяких комиссионеров, свистунов-мальчишек и здоровенных оборванцев с пачками цветных открыток в руках кинулось к нему навстречу с предложением услуг! И он ухмылялся этим оборванцам, идя к автомобилю того самого отеля, где мог остановиться и принц, и спокойно говорил сквозь зубы то по-английски, то по-итальянски:

Рассказ "Господин из Сан-Франциско" начинается с путешествия некоего мужчины и его семьи. Имя героя автором не называется умышленно. Это собирательный образ. Читателю становится понятно лишь то, что мужчина достаточно обеспечен и теперь едет отдыхать. Ему 58 лет, однако, по его мнению, он только начинает жить. Мужчина считает, что заслужил отдых, так как много трудился. Автор уточняет, что у героя в подчинении много наемных рабочих, руками которых он и сколотил свое состояние. В планах у господина из Сан-Франциско посещение многих стран, осмотр достопримечательностей и других мест, где можно хорошо отдохнуть и предаться чревоугодию. О том, воплотились ли его мечты в жизнь, вы узнаете, прочитав краткое содержание. "Господин из Сан-Франциско" - рассказ, получивший признание по всему миру, и, несомненно, достойный прочтения.

"Атлантида"

Все семейство из Сан-Франциско отправляется в плаванье на корабле под названием "Атлантида". Он представляет собой огромный отель на воде, на верхних палубах которого гости веселятся, танцуют, едят, слушают музыку и просто наслаждаются жизнью, в то время как в трюмах кипит грязная и тяжелая работа. На подобных противопоставлениях основано все произведение "Господин из Сан-Франциско". Герои рассказа - сам глава семейства, его немолодая супруга и их дочь на выданье. Девушка уже в том возрасте, когда необходимо срочно выходить замуж, поэтому родители едут в путешествие с надеждой подобрать ей по пути приличную партию в виде какого-нибудь миллиардера.

Всю обстановку, царившую на корабле, хорошо описывает краткое содержание. Господин из Сан-Франциско полностью отдается отдыху и даже не догадывается о том, к чему приведет это путешествие.

Каждый день на пароходе начинается и заканчивается одинаково. Утром встают рано, когда еще темно, пьют горячий шоколад и кофе, затем делают гимнастику для пробуждения аппетита, после чего спокойно отправляются на первый завтрак. Затем гуляют по палубам, развлекаются, проводя время за играми, и ждут второй завтрак. После очередного принятия пищи наступает время отдыха и наслаждения видами океана, а заканчивается все чаем. Венцом каждого вечера является ужин. Это особое время, когда для гостей корабля играет самый лучший оркестр, а на столы подаются изысканные напитки. Дамы и их кавалеры надевают шикарные платья и смокинги.

Когда приходит время танцев, все взгляды каждый вечер прикованы к одной влюбленной паре, не скрывающей своих чувств. И только один командир корабля, человек грузный, с рыжей бородой, появляющийся перед гостями очень редко, знает, что эта пара - всего лишь актеры, нанятые для создания романтической атмосферы на борту. О том, что же произошло дальше, вам поведает краткое содержание. Господин из Сан-Франциско и его семейство наслаждаются путешествием и не отказывают себе в отдыхе и удовольствиях.

Наследный принц

Жизнь на корабле течет плавно и размеренно. Вдруг на борт ступает новый гость и привлекает всеобщее внимание. Это наследный принц, имеющий необычную внешность. Его кожа, словно налакированная, имеет желтоватый оттенок. И всем своим видом он напоминает мертвеца.

Дочь господина из Сан-Франциско тут же была представлена принцу, и в ее сердце вспыхивают нежные чувства по отношению к нему, а точнее, к его состоянию.

Описание всех подробностей произведения содержит представленное здесь краткое содержание. "Господин из Сан-Франциско" - рассказ, наполненный множеством отсылок к теме смерти.

Неаполь

Семья из Сан-Франциско сходит на берег в Неаполе. Жизнь снова становится размеренной, начинается с завтрака и заканчивается ужином с развлечениями. Однако погода подводит наших путешественников. На протяжении всего времени идет дождь и портит настроение и отдых. Они решают сменить место пребывания и отправляются на Капри на маленьком суденышке. Всю дорогу семью из Сан-Франциско мучает морская болезнь, так что они прибывают в пункт назначения измотанными и больными.

Остров Капри

Сорренто встречает новых гостей некоторым оживлением. На площадке фуникулера собирается толпа людей, готовых в любой момент предложить свои услуги за небольшое вознаграждение. И все они с нетерпением ждут именно наших героев, которые выделяются среди остальных вновь прибывших.

Отношения между людьми разного материального положения в своем рассказе затрагивает И.А. Бунин. Господин из Сан-Франциско, привыкший к постоянной услужливости людей, воспринимает все происходящее без особой благодарности.

Наконец семья добирается до отеля. Там все как обычно. Им предоставляются один из лучших номеров и команда самых расторопных и вежливых слуг.

Роковой вечер

После приезда все члены семейства начинают свои приготовления к ужину. Приняв ванну и надев фрак, душивший его, господин из Сан-Франциско выходит в библиотеку. Там он садится в кресло и открывает газету, чтобы просмотреть свежие новости. Вдруг ему становится плохо, строчки плывут перед глазами, и он падает. Не будь рядом немца, который тоже пришел сюда за порцией свежих новостей, никто бы и не догадался, что именно тут произошло. Слуги быстро унесли бы господина из Сан-Франциско в самый дальний номер для того, чтобы не предать огласке это пренеприятнейшее происшествие. Однако немец поднимает панику, и инцидент оказывается известен всем гостям.

Умирающего господина из Сан-Франциско слуги уносят в самый плохой номер, в котором темно и сыро, и кладут на железную кровать. Вскоре прибегают его жена и дочь, обе взволнованные и заплаканные, но уже поздно. То, чего все боялись, произошло. Наш герой умер.

И воздастся каждому по грехам его...

Жене умершего отказывают в просьбе перенести господина из Сан-Франциско обратно в их номер. Хозяин отеля хочет как можно быстрее избавиться от тела, поэтому даже не дает возможности подождать, пока сделают самый простой гроб. Покойного кладут в старый ящик из-под содовой и отправляют на том же корабле в обратный путь. Разница лишь в том, что сюда он прибыл на верхней палубе, в окружении многочисленных гостей, а отсюда его отправляют в глубоком одиночестве в темном трюме. На этой печальной ноте и заканчивает свой рассказ И. А. Бунин. "Господин из Сан-Франциско" - произведение о смысле жизни, оно служит своеобразным напоминанием всем живущим о том, что смерть не выбирает по принципу материального благополучия.

Господин из Сан-Франциско

Горе тебе, Вавилон, город крепкий
Апокалипсис

Господин из Сан-Франциско – имени его ни в Неаполе, ни на Капри никто не запомнил – ехал в Старый Свет на целых два года, с женой и дочерью, единственно ради развлечения.
Он был твердо уверен, что имеет полное право на отдых, на удовольствие, на путешествие долгое и комфортабельное, и мало ли еще на что. Для такой уверенности у него был тот резон, что, во-первых, он был богат, а во-вторых, только что приступал к жизни, несмотря на свои пятьдесят восемь лет. До этой поры он не жил, а лишь существовал, правда очень недурно, но все же возлагая все надежды на будущее. Он работал не покладая рук, – китайцы, которых он выписывал к себе на работы целыми тысячами, хорошо знали, что это значит! – и, наконец, увидел, что сделано уже много, что он почти сравнялся с теми, кого некогда взял себе за образец, и решил передохнуть. Люди, к которым принадлежал он, имели обычай начинать наслаждения жизнью с поездки в Европу, в Индию, в Египет. Положил и он поступить так же. Конечно, он хотел вознаградить за годы труда прежде всего себя; однако рад был и за жену с дочерью. Жена его никогда не отличалась особой впечатлительностью, но ведь вое пожилые американки страстные путешественницы. А что до дочери, девушки на возрасте и слегка болезненной, то для нее путешествие было прямо необходимо – не говоря уже о пользе для здоровья, разве не бывает в путешествиях счастливых встреч? Тут иной раз сидишь за столом или рассматриваешь фрески рядом с миллиардером.
Маршрут был выработан господином из Сан-Франциско обширный. В декабре и январе он надеялся наслаждаться солнцем Южной Италии, памятниками древности, тарантеллой, серенадами бродячих певцов и тем, что люди в его годы чувствую! особенно тонко, – любовью молоденьких неаполитанок, пусть даже и не совсем бескорыстной, карнавал он думал провести в Ницце, в Монте-Карло, куда в эту пору стекается самое отборное общество, – то самое, от которого зависят вое блага цивилизации: и фасон смокингов, и прочность тронов, и объявление войн, и благосостояние отелей, – где одни с азартом предаются автомобильным и парусным гонкам, другие рулетке, третьи тому, что принято называть флиртом, а четвертые – стрельбе в голубей, которые очень красиво взвиваются из садков над изумрудным газоном, на фоне моря цвета незабудок, и тотчас же стукаются белыми комочками о землю; начало марта он хотел посвятить Флоренции, к страстям господним приехать в Рим, чтобы слушать там Miserere
; входили в его планы и Венеция, и Париж, и бой быков в Севилье, и купанье на английских островах, и Афины, и Константинополь, и Палестина, и Египет, и даже Япония, – разумеется, уже на обратном пути… И все пошло сперва отлично.
Был конец ноября, до самого Гибралтара пришлось плыть то в ледяной мгле, то среди бури с мокрым снегом; но плыли вполне благополучно.
Пассажиров было много, пароход – знаменитая «Атлантида» – был похож на громадный отель со всеми удобствами, – с ночным баром, с восточными банями, с собственной газетой, – и жизнь на нем протекала весьма размеренно: вставали рано, при трубных звуках, резко раздававшихся по коридорам еще в тот сумрачный час, когда так медленно и неприветливо светало над серо-зеленой водяной пустыней, тяжело волновавшейся в тумане; накинув фланелевые пижамы, пили кофе, шоколад, какао; затем садились в мраморные ванны, делали гимнастику, возбуждая аппетит и хорошее самочувствие, совершали дневные туалеты и шли к первому завтраку; до одиннадцати часов полагалось бодро гулять по палубам, дыша холодной свежестью океана, или играть в шеффль-борд и другие игры для нового возбуждения аппетита, а в одиннадцать – подкрепляться бутербродами с бульоном; подкрепившись, с удовольствием читали газету и спокойно ждали второго завтрака, еще более питательного и разнообразного, чем первый; следующие два часа посвящались отдыху; все палубы были заставлены тогда лонгшезами, на которых путешественники лежали, укрывшись пледами, глядя на облачное небо и на пенистые бугры, мелькавшие за бортом, или сладко задремывая; в пятом часу их, освеженных и повеселевших, поили крепким душистым чаем с печеньями; в семь повещали трубными сигналами о том, что составляло главнейшую цель всего этого существования, венец его… И тут господин из Сан-Франциско, потирая от прилива жизненных сил руки, спешил в свою богатую люкс-кабину – одеваться.
По вечерам этажи «Атлантиды» зияли во мраке как бы огненными несметными глазами, и великое множество слуг работало в поварских, судомойнях и винных подвалах. Океан, ходивший за стенами, был страшен, но о нем не думали, твердо веря во власть над ним командира, рыжего человека чудовищной величины и грузности, всегда как бы сонного, похожего в своем мундире, с широкими золотыми нашивками на огромного идола и очень редко появлявшегося на люди из своих таинственных покоев; на баке поминутно взвывала с адской мрачностью и взвизгивала с неистовой злобой сирена, но немногие из обедающих слышали сирену – ее заглушали звуки прекрасного струнного оркестра, изысканно и неустанно игравшего в мраморной двусветной зале, устланной бархатными коврами, празднично залитой огнями, переполненной декольтированными дамами и мужчинами во фраках и смокингах, стройными лакеями и почтительными метрдотелями, среди которых один, тот, что принимал заказы только на вина, ходил даже с цепью на шее, как какой-нибудь лорд-мэр. Смокинг и крахмальное белье очень молодили господина из СанФранциско. Сухой, невысокий, неладно скроенный, но крепко сшитый, расчищенный до глянца и в меру оживленный, он сидел в золотисто-жемчужном сиянии этого чертога за бутылкой янтарного иоганисберга, за бокалами и бокальчиками тончайшего стекла, за кудрявым букетом гиацинтов. Нечто монгольское было в его желтоватом лице с подстриженными серебряными усами, золотыми пломбами блестели его крупные зубы, старой слоновой костью – крепкая лысая голова. Богато, но по годам была одета его жена, женщина крупная, широкая и спокойная; сложно, но легко и прозрачно, с невинной откровенностью – дочь, высокая, тонкая, с великолепными волосами, прелестно убранными, с ароматическим от фиалковых лепешечек дыханием и с нежнейшими розовыми прыщиками возле губ и между лопаток, чуть припудренных… Обед длился больше часа, а после обеда открывались в бальной зале танцы, во время которых мужчины, – в том числе, конечно, и господин из Сан-Франциско, – задрав ноги, решали на основании последних биржевых новостей судьбы народов, до малиновой красноты накуривались гаванскими сигарами и напивались ликерами в баре, где служили негры в красных камзолах, с белками, похожими на облупленные крутые яйца.
Океан с гулом ходил за стеной черными горами, вьюга крепко свистала в отяжелевших снастях, пароход весь дрожал, одолевая и ее, и эти горы, – точно плугом разваливая на стороны их зыбкие, то и дело вскипавшие и высоко взвивавшиеся пенистыми хвостами громады, – в смертной тоске стенала удушаемая туманом сирена, мерзли от стужи и шалели от непосильного напряжения внимания вахтенные на своей вышке, мрачным и знойным недрам преисподней, ее последнему, девятому кругу была подобна подводная утроба парохода, – та, где глухо гоготали исполинские топки, пожиравшие своими раскаленными зевами груды каменного угля, с грохотом ввергаемого в них облитыми едким, грязным потом и по пояс голыми людьми, багровыми от пламени; а тут, в баре, беззаботно закидывали ноги на ручки кресел, цедили коньяк и ликеры, плавали в волнах пряного дыма, в танцевальной зале все сияло и изливало свет, тепло и радость, пары то крутились в вальсах, то изгибались в танго – и музыка настойчиво, в какой-то сладостно-бесстыдной печали молила все об одном, все о том же… Был среди этой блестящей толпы некий великий богач, бритый, длинный, похожий на прелата, в старомодном фраке, был знаменитый испанский писатель, была всесветная красавица, была изящная влюбленная пара, за которой все с любопытством следили и которая не скрывала своего счастья: он танцевал только с ней, и все выходило у них так тонко, очаровательно, что только один командир знал, что эта пара нанята Ллойдом играть в любовь за хорошие деньги и уже давно плавает то на одном, то на другом корабле.
В Гибралтаре всех обрадовало солнце, было похоже на раннюю весну; на борту «Атлантиды» появился новый пассажир, возбудивший к себе общий интерес, – наследный принц одного азиатского государства, путешествовавший инкогнито, человек маленький, весь деревянный, широколицый, узкоглазый, в золотых очках, слегка неприятный – тем, что крупные черные усы сквозили у него, как у мертвого, в общем же милый, простой и скромный. В Средиземном море снова пахнуло зимой, шла крупная и цветистая, как хвост павлина, волна, которую, при ярком блеске и совершенно чистом небе, развела весело и бешено летевшая навстречу трамонтана. Потом, на вторые сутки, небо стало бледнеть, горизонт затуманился: близилась земля, показались Иския, Капри, в бинокль уже виден был кусками сахара насыпанный у подножия чего-то сизого Неаполь… Многие леди и джентльмены уже надели легкие, мехом вверх, шубки; безответные, всегда шепотом говорящие бои – китайцы, кривоногие подростки со смоляными косами до пят и с девичьими густыми ресницами, исподволь вытаскивали к лестницам пледы, трости, чемоданы, несессеры… Дочь господина из Сан-Франциско стояла на палубе рядом с принцем, вчера вечером, по счастливой случайности, представленным ей, и делала вид, что пристально смотрит вдаль, куда он указывал ей, что-то объясняя, что-то торопливо и негромко рассказывая; он по росту казался среди других мальчиком, он был совсем не хорош собой и странен – очки, котелок, английское пальто, а волосы редких усов точно конские, смуглая тонкая кожа на плоском лице точно натянута и как будто слегка лакирована, – но девушка слушала его и от волнения не понимала, что он ей говорит; сердце ее билось от непонятного восторга перед ним: все, все в нем было не такое, как у прочих, – его сухие руки, его чистая кожа, под которой текла древняя царская кровь, даже его европейская, совсем простая, но как будто особенно опрятная одежда таили в себе неизъяснимое очарование. А сам господин из Сан-Франциско, в серых гетрах на лакированных ботинках, все поглядывал на стоявшую возле него знаменитую красавицу, высокую, удивительного сложения блондинку с разрисованными по последней парижской моде глазами, державшую на серебряной цепочке крохотную, гнутую, облезлую собачку и все разговаривавшую с нею. И дочь, в какой-то смутной неловкости, старалась не замечать его.
Он был довольно щедр в пути и потому вполне верил в заботливость всех тех, что кормили и поили его, с утра до вечера служили ему, предупреждая его малейшее желание, охраняли его чистоту и покой, таскали его вещи, звали для него носильщиков, доставляли его сундуки в гостиницы. Так было всюду, так было в плавании, так должно было быть и в Неаполе. Неаполь рос и приближался; музыканты, блестя медью духовых инструментов, уже столпились на палубе и вдруг оглушили всех торжествующими звуками марша, гигант-командир, в парадной форме, появился на своих мостках и, как милостивый языческий бог, приветственно помотал рукой пассажирам – и господину из Сан-Франциско, так же, как и всем прочим, казалось, что это для него одного гремит марш гордой Америки, что это его приветствует командир с благополучным прибытием. А когда «Атлантида» вошла, наконец, в гавань, привалила к набережной своей многоэтажной громадой, усеянной людьми, и загрохотали сходни, – сколько портье и их помощников в картузах с золотыми галунами, сколько всяких комиссионеров, свистунов-мальчишек и здоровенных оборванцев с пачками цветных открыток в руках кинулось к нему навстречу с предложением услуг! И он ухмылялся этим оборванцам, идя к автомобилю того самого отеля, где мог остановиться и принц, и спокойно говорил сквозь зубы то по-английски, то по-итальянски:
– Go away!
Via!
Жизнь в Неаполе тотчас же потекла по заведенному порядку: рано утром – завтрак в сумрачной столовой, облачное, мало обещающее небо и толпа гидов у дверей вестибюля; потом первые улыбки теплого розоватого солнца, вид с высоко висящего балкона на Везувий, до подножия окутанный сияющими утренними парами, на серебристо-жемчужную рябь залива и тонкий очерк Капри на горизонте, на бегущих внизу, по липкой набережной, крохотных осликов в двуколках и на отряды мелких солдатиков, шагающих куда-то с бодрой и вызывающей музыкой; потом – выход к автомобилю и медленное движение по людным узким и серым коридорам улиц, среди высоких, многооконных домов, осмотр мертвенно-чистых и ровно, приятно, но скучно, точно снегом, освещенных музеев или холодных, пахнущих воском церквей, в которых повсюду одно и то же: величавый вход, закрытый тяжкой кожаной завесой, а внутри – огромная пустота, молчание, тихие огоньки семисвечника, краснеющие в глубине на престоле, убранном кружевами, одинокая старуха среди темных деревянных парт, скользкие гробовые плиты под ногами и чье-нибудь «Снятие со креста», непременно знаменитое; в час-второй завтрак на горе Сан-Мартино, куда съезжается к полудню немало людей самого первого сорта и где однажды дочери господина из Сан-Франциско чуть не сделалось дурно: ей показалось, что в зале сидит принц, хотя она уже знала из газет, что он в Риме; в пять-чай в отеле, в нарядном салоне, где так тепло от ковров и пылающих каминов; а там снова приготовления к обеду – снова мощный, властный гул гонга по всем этажам, снова вереницы шуршащих по лестницам шелками и отражающихся в зеркалах декольтированных дам, снова широко и гостеприимно открытый чертог столовой, и красные куртки музыкантов на эстраде, и черная толпа лакеев возле метрдотеля, с необыкновенным мастерством разливающего по тарелкам густой розовый суп… Обеды опять были так обильны и кушаньями, и винами, и минеральными водами, и сластями, и фруктами, что к одиннадцати часам вечера по всем номерам разносили горничные каучуковые пузыри с горячей водой для согревания желудков.
Однако декабрь выдался в тот год не совсем удачный: портье, когда с ними говорили о погоде, только виновато поднимали плечи, бормоча, что такого года они и не запомнят, хотя уже не первый год приходилось им бормотать это и ссылаться на то, что «всюду происходит что-то ужасное»: на Ривьере небывалые ливни и бури, в Афинах снег, Этна тоже вся занесена и по ночам светит, из Палермо туристы, спасаясь от стужи, разбегаются… Утреннее солнце каждый день обманывало: с полудня неизменно серело и начинал сеять дождь, да все гуще и холоднее: тогда пальмы у подъезда отеля блестели жестью, город казался особенно грязным и тесным, музеи чересчур однообразными, сигарные окурки толстяков-извозчиков в резиновых, крыльями развевающихся по ветру накидках – нестерпимо вонючими, энергичное хлопанье их бичей над тонкошеими клячами явно фальшивым, обувь синьоров, разметающих трамвайные рельсы, ужасною, а женщины, шлепающие по грязи, под дождем, с черными раскрытыми головами, – безобразно коротконогими; про сырость же и вонь гнилой рыбой от пенящегося у набережной моря и говорить нечего.
Господин и госпожа из Сан-Франциско стали по утрам ссориться; дочь их то ходила бледная, с головной болью, то оживала, всем восхищалась и была тогда и мила и прекрасна: прекрасныбыли те нежные, сложные чувства, что пробудила в ней встреча с некрасивым человеком, в котором текла необычная кровь, ибо ведь в конце-то концов, может быть, и не важно, что именно пробуждает девичью душу – деньги ли, слава ли, знатность ли рода… Все уверяли, что совсем не то в Сорренто, на Капри – там и теплей, и солнечней, и лимоны цветут, и нравы честнее, и вино натуральней. И вот семья из Сан-Франциско решила отправиться со всеми своими сундуками на Капри, с тем, чтобы, осмотрев его, походив по камням на месте дворцов Тиверия, побывав в сказочных пещерах Лазурного грота и послушав абруццских волынщиков, целый месяц бродящих перед рождеством по острову и поющих хвалы деве Марии, поселиться в Сорренто.
В день отъезда, – очень памятный для семьи из Сан-Франциско! – даже и с утра не было солнца. Тяжелый туман до самого основания скрывал Везувий, низко серел над свинцовой зыбью моря. Капри совсем не было видно – точно его никогда и не существовало на свете. И маленький пароходик, направившийся к нему, так валяло со стороны на сторону, что семья из Сан-Франциско пластом лежала на диванах в жалкой кают-компании этого пароходика, закутав ноги пледами и закрыв от дурноты глаза. Миссис страдала, как она думала, больше всех; ее несколько раз одолевало, ей казалось, что она умирает, а горничная, прибегавшая к ней с тазиком, – уже многие годы изо дня в день качавшаяся на этих волнах и в зной и в стужу и все – таки неутомимая, – только смеялась.
Мисс была ужасно бледна и держала в зубах ломтик лимона. Мистер, лежавший на спине, в широком пальто и большом картузе, не разжимал челюстей всю дорогу; лицо его стало темным, усы белыми, голова тяжко болела: последние дни благодаря дурной погоде он пил по вечерам слишком много и слишком много любовался «живыми картинами» в некоторых притонах. А дождь сек в дребезжащие стекла, на диваны с них текло, ветер с воем ломил в мачты и порою, вместе с налетавшей волной, клал пароходик совсем набок, и тогда с грохотом катилось что-то внизу. На остановках, в Кастелламаре, в Сорренто, было немного легче; но и тут размахивало страшно, берег со всеми своими обрывами, садами, пиниями, розовыми и белыми отелями и дымными, курчаво-зелеными горами летел за окном вниз и вверх, как на качелях; в стены стукались лодки, третьеклассники азартно орали, где-то, точно раздавленный, давился криком ребенок, сырой ветер дул в двери, и, ни на минуту не смолкая, пронзительно вопил с качавшейся барки под флагом гостиницы «Royal» картавый мальчишка, заманивавший путешественников: «Kgoya-al! Hotel Kgoya-аl!..» И господин из Сан-Франциско, чувствуя себя так, как и подобало ему, – совсем стариком, – уже с тоской и злобой думал обо всех этих «Royal», «Splendid», «Excelsior» и об этих жадных, воняющих чесноком людишках, называемых итальянцами; раз во время остановки, открыв глаза и приподнявшись с дивана, он увидел под скалистым отвесом кучу таких жалких, насквозь проплесневевших каменных домишек, налепленных друг на друга у самой воды, возле лодок, возле каких-то тряпок, жестянок и коричневых сетей, что, вспомнив, что это и есть подлинная Италия, которой он приехал наслаждаться, почувствовал отчаяние… Наконец, уже в сумерках, стал надвигаться своей чернотой остров, точно насквозь просверленный у подножия красными огоньками, ветер стал мягче, теплей, благовонней, по смиряющимся волнам, переливавшимся, как черное масло, потекли золотые удавы от фонарей пристани… Потом вдруг загремел и с плеском шлепнулся в воду якорь, наперебой понеслись отовсюду яростные крики лодочников – и сразу стало на душе легче, ярче засияла кают – компания, захотелось есть, пить, курить, двигаться… Через десять минут семья из Сан-Франциско сошла в большую барку, через пятнадцать ступила на камни набережной, а затем села в светлый вагончик и с жужжанием потянулась вверх по откосу, среди кольев на виноградниках, полуразвалившихся каменных оград и мокрых, корявых, прикрытых кое-где соломенными навесами апельсиновых деревьев, с блеском оранжевых плодов и толстой глянцевитой листвы скользивших вниз, под гору, мимо открытых окон вагончика… Сладко пахнет в Италии земля после дождя, и свой, особый запах есть у каждого ее острова!
Остров Капри был сыр и темен в этот вечер. Но тут он на минуту ожил, кое-где осветился. На верху горы, на площадке фуникулера, уже опять стояла толпа тех, на обязанности которых лежало достойно принять господина из Сан-Франциско. Были и другие приезжие, но не заслуживающие внимания, – несколько русских, поселившихся на Капри, неряшливых и рассеянных, в очках, с бородами, с поднятыми воротниками стареньких пальтишек, и компания длинноногих, круглоголовых немецких юношей в тирольских костюмах и с холщовыми сумками за плечами, не нуждающихся ни в чьих услугах, всюду чувствующих себя как дома и совсем не щедрых на траты. Господин же из Сан-Франциско, спокойно сторонившийся и от тех и от других, был сразу замечен. Ему и его дамам торопливо помогли выйти, перед ним побежали вперед, указывая дорогу, его снова окружили мальчишки и те дюжие каприйские бабы, что носят на головах чемоданы и сундуки порядочных туристов. Застучали по маленькой, точно оперной площади, над которой качался от влажного ветра электрический шар, их деревянные ножные скамеечки, по-птичьему засвистала и закувыркалась через голову орава мальчишек – и как по сцене пошел среди них господин из Сан-Франциско к какой-то средневековой арке под слитыми в одно домами, за которой покато вела к сияющему впереди подъезду отеля звонкая уличка с вихром пальмы над плоскими крышами налево и синими звездами на черном небе вверху, впереди. И опять было похоже, что это в честь гостей из Сан-Франциско ожил каменный сырой городок на скалистом островке в Средиземном море, что это они сделали таким счастливым и радушным хозяина отеля, что только их ждал китайский гонг, завывший по всем этажам сбор к обеду, едва вступили они в вестибюль.
Вежливо и изысканно поклонившийся хозяин, отменно элегантный молодой человек, встретивший их, на мгновение поразил господина из Сан-Франциско: взглянув на него, господин из Сан-Франциско вдруг вспомнил, что нынче ночью, среди прочей путаницы, осаждавшей его во сне, он видел именно этого джентльмена, точь-в-точь такого же, как этот, в той же визитке с круглыми полами и с той же зеркально причесанной головою.
Удивленный, он даже чуть было не приостановился. Но как в душе его уже давным-давно не осталось ни даже горчичного семени каких-либо так называемых мистических чувств, то тотчас же и померкло его удивление: шутя сказал он об этом странном совпадении сна и действительности жене и дочери, проходя по коридору отеля. Дочь, однако, с тревогой взглянула на него в эту минуту: сердце ее вдруг сжала тоска, чувство страшного одиночества на этом чужом, темном острове…
Только что отбыла гостившая на Капри высокая особа – Рейс XVII. И гостям из Сан-Франциско отвели те самые апартаменты, что занимал он. К ним приставили самую красивую и умелую горничную, бельгийку, с тонкой и твердой от корсета талией и в крахмальном чепчике в виде маленькой зубчатой короны, самого видного из лакеев, угольно-черного, огнеглазого сицилийца, и самого расторопного коридорного, маленького и полного Луиджи, много переменившего подобных мест на своем веку. А через минуту в дверь комнаты господина из Сан-Франциско легонько стукнул француз метрдотель, явившийся, чтобы узнать, будут ли господа приезжие обедать, и в случае утвердительного ответа, в котором, впрочем, не было сомнения, доложить, что сегодня лангуст, ростбиф, спаржа, фазаны и так далее. Пол еще ходил под господином из Сан-Франциско, – так закачал его этот дрянной итальянский пароходишко, – но он не спеша, собственноручно, хотя с непривычки и не совсем ловко, закрыл хлопнувшее при входе метрдотеля окно, из которого пахнуло запахом дальней Кухни и мокрых цветов в саду, и с неторопливой отчетливостью ответил, что обедать они будут, что столик для них должен быть поставлен подальше от дверей, в самой, глубине залы, что пить они будут вино местное, и каждому его слову метрдотель поддакивал в самых разнообразных интонациях, имевших, однако, только тот смысл, что нет и не может быть сомнения в правоте желаний господина из Сан-Франциско и что все, будет исполнено в точности. Напоследок он склонил голову и деликатно спросил:
– Все, сэр?
И, получив в ответ медлительное «yes»
, прибавил, что сегодня у них в вестибюле тарантелла – танцуют Кармелла и Джузеппе, известные всей Италии и всему миру туристов».
– Я видел ее на открытках, – сказал господин из Сан-Франциско ничего не выражающим голосом. – А этот Джузеппе – ее муж?
– Двоюродный брат, сэр, – ответил метрдотель.
И помедлив, что-то подумав, но ничего не сказав, господин из Сан-Франциско отпустил его кивком головы.
А затем он снова стал точно к венцу готовиться: повсюду зажег электричество, наполнил все зеркала отражением света и блеска, мебели и раскрытых сундуков, стал бриться, мыться и поминутно звонить, в то время как по всему коридору неслись и перебивали его другие нетерпеливые звонки – из комнат его жены и дочери. И Луиджи, в своем красном переднике, с легкостью, свойственной многим толстякам, делая гримасы ужаса, до слез смешившие горничных, пробегавших мимо с кафельными ведрами в руках, кубарем катился на звонок и, стукнув в дверь костяшками, с притворной робостью, с доведенной до идиотизма почтительностью спрашивал:
– На sonato, signore?
И из-за двери слышался неспешный и скрипучий, обидно вежливый голос:
– Yes, come in…
Что чувствовал, что думал господин из Сан-Франциско в этот столь знаменательный для него вечер? Он, как всякий испытавший качку, только очень хотел есть, с наслаждением мечтал о первой ложке супа, о первом глотке вина и совершал привычное дело туалета даже в некотором возбуждении, не оставлявшем времени для чувств и размышлений.
Выбрившись, вымывшись, ладно вставив несколько зубов, он, стоя перед зеркалами, смочил и придрал щетками в серебряной оправе остатки жемчужных волос вокруг смугло-желтого черепа, натянул на крепкое старческое тело с полнеющей от усиленного питания талией кремовое шелковое трико, а на сухие ноги с плоскими ступнями – черные шелковые чулки и бальные туфли, приседая, привел в порядок высоко подтянутые шелковыми помочами черные брюки и белоснежную, с выпятившейся грудью рубашку, вправил в блестящие манжеты запонки и стал мучиться с ловлей под твердым воротничком запонки шейной. Пол еще качался под ним, кончикам пальцев было очень больно, запонка порой крепко кусала дряблую кожицу в углублении под кадыком, но он был настойчив и, наконец, с сияющими от напряжения глазами, весь сизый от сдавившего ему горло не в меру тугого воротничка, таки доделал дело – и в изнеможении присел перед трюмо, весь отражаясь в нем и повторяясь в других зеркалах.

Центральный персонаж рассказа Ивана Бунина ни разу за все повествование не упомянут по имени. На корабле, на Капри и в Неаполе его называют господином из Сан-Франциско. В описываемый временной отрезок ему 58 лет, и он едет в двухлетнее турне по Старому Свету, сопровождаемый супругой и дочерью.

Свою жизнь этот пожилой господин положил на алтарь «американской мечты» - он усердно наращивал капитал, и теперь решил, что пора доставить себе удовольствие от путешествия по Южной Италии. Он пересекает океан на роскошном круизном лайнере с говорящим названием «Атлантида». В планах финансового магната - посещение Ниццы, Монте-Карло, Флоренции и Парижа. Он мечтал сыграть в казино, предаться парусным и автомобильным гонкам, увидеть легендарную корриду в Севилье, заглянуть в Афины и Константинополь, а на обратном пути удостоить визитом Японию.

Перед деньгами господина открываются все двери. Прислуга носит его чемоданы, исполняет все желания. «Атлантида» - настоящий плавучий отель, комфортабельный рай для сливок общества. За бортом двигаются водяные горы, а в каютах тепло и уютно. И это - несмотря на конец ноября. Корабль вспарывает полночную тьму Гибралтара, пробирается сквозь бурю с мокрым снегом.

Дочь главного героя флиртует с неким восточным принцем, плывущим на корабле инкогнито. Сам господин положил глаз на знаменитую европейскую красавицу, одетую и накрашенную по парижской моде. Расписание дня у пассажиров «Атлантиды» было необременительным и монотонным. Люди рано встают, отпаиваются кофе, шоколадом и какао, приводят себя в порядок, принимают горячие ванны и занимаются гимнастикой. До одиннадцати здесь заведено прогуливаться по палубам и созерцать море. Возбудив аппетит, богачи принимаются за первый завтрак. Потом - чтение газет и завтрак номер два.

Еще одно излюбленное занятие путешественников - валяться на палубе в креслах, укрывшись пледами. Апофеоз дня - обед. В изысканной зале играет оркестр. Мужчины предпочитают носить смокинги и фраки, женщины - декольте. Вечером в программу вплетаются танцы. Мужчины пьют дорогой алкоголь в баре и дымят сигарами. Никто не боится океана, все верят в грузного рыжего капитана, крайне редко показывающегося на людях.

Внизу, напротив, урчали исполинские топки, по трубам курсировал пар. Там царил механизированный ад, надежно укрытый под палубой и не отвлекающий внимание пассажиров. Притягивала внимание и пара, специально нанятая судовладельческой компанией для того, чтобы имитировать идеальную любовь.

Господин, проживающий в Сан-Франциско был щедр с прислугой и надеялся на ее заботливость. Он, как и все прочие, полагал, что это для него гремит музыка, именно его приветствует командир, лишь он один нужен мальчишкам, рекламирующим различные услуги.

В заведенном ритме протекала и неапольская жизнь. Семья господина селится в дорогом отеле. Ранний завтрак, гиды в вестибюле, вид на Везувий, экскурсии по соборам и музеям. Единственное, что омрачает отдых - ненастный декабрь, замешанный на снеге и дожде, да грязь на улицах.

Сев на маленький пароходик, семейство перебирается на Капри. Там, на вершине горы, куда их доставил фуникулер, они и снимают номер в очередном отеле «люкс». В тихой гостиничной читальне господина из Сан-Франциско настигает смерть.

Отношение к нему радикально меняется. Тело богача переносят в отвратительный дешевый номер. Вместо гроба его укладывают в деревянный ящик, в котором некогда хранились бутылки содовой. На рассвете тело вывозят из гостиницы и доставляют в порт.

В конце рассказа господин едет домой, в Штаты, но проделывает этот путь иначе. Он находится в просмоленном гробу, среди грохочущих механизмов, в черноте трюма. От почета, с которым его доставили в Старый Свет, не осталось и следа. Жизнь, однако, продолжается. Пассажиры «Атлантиды» заняты обычными делами, и кружится в танце пара, нанятая компанией, чтобы изображать чувства.

Анализ рассказа «Легкое дыхание»
«Темные аллеи», анализ рассказа Бунина

И. Бунин – один из немногих деятелей русской культуры, оцененных за рубежом. В 1933 году ему была присуждена Нобелевская премия по литературе «За строгое мастерство, с которым он развивает традиции русской классической прозы». Можно по-разному относиться к личности и взглядам этого писателя, но его мастерство в области изящной словесности бесспорно, поэтому его произведения, как минимум, достойны нашего внимания. Одно из них, именно «Господин из Сан-Франциско», получило столь высокую оценку у жюри, присуждающих самую престижную премию мира.

Важное качество для писателя – наблюдательность, ведь из самых мимолетных эпизодов и впечатлений можно создать целое произведение. Бунин случайно увидел в магазине обложку книги Томаса Манна «Смерть в Венеции», а спустя несколько месяцев, приехав в гости к двоюродной сестре, вспомнил это название и связал с еще более давним воспоминанием: смертью американца на острове Капри, где сам автор отдыхал. Так и получился один из лучших бунинских рассказов, причем не просто рассказ, а целая философская притча.

Этот литературный труд был восторженно встречен критикой, а незаурядный талант писателя сравнивался с даром Л.Н. Толстого и А.П. Чехова. После этого Бунин стоял с маститыми знатоками слова и человеческой души в одном ряду. Его произведение настолько символично и вечно, что никогда не потеряет своей философской направленности и актуальности. А в век власти денег и рыночных отношений вдвойне полезно вспомнить, к чему ведет жизнь, вдохновленная лишь накопительством.

О чем рассказ?

Главный герой, не имеющий имени (он просто Господин из Сан-Франциско), всю жизнь занимался преумножением своего богатства, а в 58 лет решил уделить время отдыху (и заодно семье). Они отправляются на пароходе «Атлантида» в свое развлекательное путешествие. Все пассажиры погружены в праздность, зато обслуживающий персонал трудится, не покладая рук, чтобы обеспечить все эти завтраки, обеды, ужины, чаи, игры в карты, танцы, ликеры и коньяки. Также однообразно пребывание туристов в Неаполе, только в их программу добавляются музеи и соборы. Однако погода не благоволит к туристам: неапольский декабрь выдался ненастным. Поэтому Господин с семьей спешат на остров Капри, радующий теплом, где они селятся в такой же отель и уже готовятся к рутинным «развлекательным» занятиям: есть, спать, болтать, искать жениха для дочери. Но вдруг в эту «идиллию» врывается смерть главного героя. Он внезапно умер, читая газету.

И вот тут-то и открывается перед читателем главная мысль рассказа о том, что перед лицом смерти все равны: ни богатство, ни власть не спасут от нее. Этот Господин, который только недавно сорил деньгами, презрительно говорил со слугами и принимал их почтительные поклоны, лежит в тесном и дешевом номере, уважение куда-то пропало, семью выставляют из отеля, ведь его жена и дочь в кассе оставят «пустяки». И вот его тело везут обратно в Америку в коробке из-под содовой, потому что даже гроба не найти на Капри. Но едет он уже в трюме, скрытый от высокопоставленных пассажиров. И никто особенно не скорбит, потому что никто уже не сможет воспользоваться деньгами мертвеца.

Смысл названия

Сначала Бунин хотел назвать свой рассказ «Смерть на Капри» по аналогии с вдохновившим его названием «Смерть в Венеции» (книгу эту писатель прочел позже и оценивал как «неприятную»). Но уже после написания первой строчки это заглавие он зачеркнул и назвал произведение по «имени» героя.

С первой страницы понятно отношение писателя к Господину, он для него безликий, бесцветный и бездушный, поэтому не получил даже имени. Он — господин, верхушка общественной иерархии. Но вся эта власть быстротечна и зыбка, напоминает автор. Бесполезный для социума герой, не сделавший ни одного доброго дела за 58 лет и думающий только о себе, остается после смерти лишь неизвестным господином, о котором знают только то, что он богатый американец.

Характеристика героев

Персонажей в рассказе немного: Господин из Сан-Франциско как символ вечного суетливого накопительства, его супруга, изображающая серую респектабельность, и их дочь, символизирующая стремление к этой респектабельности.

Господин всю жизнь «работал не покладая рук», но это были руки китайцев, которые нанимались тысячами и столь же обильно умирали на тяжелой службе. Другие люди для него вообще значат мало, главное – выгода, богатство, власть, накопления. Именно они дали ему возможность путешествовать, жить по высшему разряду и наплевательски относиться к окружающим, которым в жизни повезло меньше. Однако ничего не спасло героя от смерти, деньги на тот свет не заберешь. Да и уважение, купленное и проданное, быстро превращается в пыль: после его смерти не изменилось ничего, праздник жизни, денег и праздности продолжался, даже о последней дани мертвому некому побеспокоиться. Тело путешествует по инстанциям, это уже ничто, лишь еще один пункт багажа, который бросают в трюм, скрывая от «приличного общества».
Жена героя жила однообразно, по-обывательски, но с шиком: без особых проблем и трудностей, никаких волнений, лишь лениво тянущаяся вереница праздных дней. Ничего не впечатляло ее, она была совершенно спокойна всегда, вероятно, разучившаяся думать в рутине безделья. Ее беспокоит лишь будущее дочки: нужно найти ей респектабельную и выгодную партию, чтоб и она также безбедно плыла по течению всю свою жизнь.
Дочь всеми силами изображала невинность и в то же время откровенность, привлекая женихов. Именно это ее и занимало больше всего. Встреча с некрасивым, странным и неинтересным человеком, но принцем, повергла девушку в волнение. Возможно, это было одно из последних сильных чувств в ее жизни, а дальше ее ждало будущее матери. Однако какие-то эмоции еще остались в девушке: она одна предчувствовала беду («сердце ее вдруг сжала тоска, чувство страшного одиночества на этом чужом, темном острове») и плакала об отце.

Основные темы

Жизнь и смерть, обыденность и исключительность, богатство и бедность, красота и безобразие – вот главные темы рассказа. В них сразу отражается философская направленность авторского замысла. Он призывает читателей задуматься о себе: не гонимся ли мы за чем-то легкомысленно малым, не погрязаем ли в рутине, упуская подлинную красоту? Ведь жизнь, в которой некогда задуматься о себе, своем месте во Вселенной, в которой некогда посмотреть на окружающую природу, людей и заметить в них что-то хорошее, прожита даром. И напрасно выжитую жизнь не исправишь, а новую не купишь ни за какие деньги. Смерть все равно придет, от нее не скрыться и не откупиться, поэтому нужно успеть сделать что-то действительно стоящее, что-то, чтобы тебя помянули добрым словом, а не равнодушно бросили в трюм. Потому стоит задуматься и об обыденности, которая делает мысли банальными, а чувства — блеклыми и слабыми, о богатстве, не стоящем затраченных усилий, о красоте, в продажности которой кроется уродство.

Богатству «хозяев жизни» противопоставляется бедность людей, живущих столь же обыденно, но терпящих бедность и унижения. Слуги, которые втайне передразнивают своих господ, но пресмыкаются перед ними в глаза. Господа, которые обращаются со слугами, как с низшими существами, но пресмыкающиеся перед еще более богатыми и знатными персонами. Пара, нанятая на пароходе, чтобы играть страстную любовь. Дочь Господина, изображающая страсть и трепетность, чтобы завлечь принца. Всему этому грязному, низкому притворству, хоть и поданному в роскошной обертке, противопоставляется вечная и чистая красота природы.

Главные проблемы

Главная проблема этого рассказа – поиск смысла жизни. Как нужно провести свое короткое земное бдение не зря, как оставить после себя что-то важное и ценное для окружающих? Каждый видит свое предназначение по-своему, но никто не должен забывать о том, что душевный багаж человека важнее материального. Хотя во все времена говорили о том, что в современности утрачены все вечные ценности, каждый раз это неправда. И Бунин, и другие писатели напоминают нам, читателям, что жизнь без гармонии и внутренней красоты — не жизнь, а жалкое существование.

Проблема мимолетности жизни также поднимается автором. Ведь Господин из Сан-Франциско тратил свои душевные силы, наживал-наживал, откладывая какие-то простые радости, настоящие эмоции на потом, но этого «потом» так и не началось. Так происходит со многими людьми, погрязшими в быте, рутине, проблемах, делах. Иногда стоит просто остановиться, обратить внимание на близких людей, природу, друзей, почувствовать прекрасное в окружающем. Ведь завтра может не наступить.

Смысл рассказа

Рассказ недаром назван притчей: он имеет весьма поучительный посыл и призван дать урок читателю. Основная идея рассказа – несправедливость классового общества. Большая его часть перебивается с хлеба на воду, а элита бездумно прожигает жизнь. Писатель констатирует нравственное убожество существующих порядков, ведь большинство «хозяев жизни» достигли своего богатства нечестным путем. Такие люди приносят лишь зло, как Господин из Сан-Франциско оплачивает и обеспечивает гибель китайским рабочим. Смерть главного героя подчеркивает мысли автора. Никого не интересует этот недавно столь влиятельный человек, ведь его деньги уже не дают ему власти, а каких-то заслуживающих уважения и выдающихся поступков он не совершил.

Безделье этих богачей, их изнеженность, извращенность, бесчувственность к чему-то живому и прекрасному доказывают случайность и несправедливость их высокого положения. Этот факт скрывается за описанием досуга туристов на пароходе, их развлечениями (главное из которых – обед), костюмами, отношениями между собой (происхождение принца, с которым познакомилась дочь главного героя, заставляет ее быть влюбиться).

Композиция и жанр

«Господина из Сан-Франциско» можно рассматривать как рассказ-притчу. Что такое рассказ (короткое произведение в прозе, содержащее сюжет, конфликт и имеющая одну основную сюжетную линию) известно большинству, но как можно охарактеризовать притчу? Притча – небольшой иносказательный текст, направляющий читателя на путь истинный. Поэтому произведение в сюжетном плане и по форме является рассказом, а в философском, содержательном – притчей.

Композиционно рассказ делится на две большие части: путешествие Господина из Сан-Франциско из Нового света и пребывание тела в трюме на обратной дороге. Кульминация произведения – смерть героя. До этого, описывая пароход «Атлантида», туристические места, автор придает рассказу тревожное настроение ожидания. В этой части бросается в глаза резко отрицательное отношение к Господину. Но смерть лишила его всех привилегий и уравняла его останки с багажом, поэтому Бунин смягчается и даже сочувствует ему. Здесь же описывается остров Капри, его природа и местные жители, эти строки наполнены красотой и пониманием прелести естества.

Символы

Произведение изобилует символами, подтверждающими мысли Бунина. Первый из них – пароход «Атлантида», на котором царит бесконечный праздник роскошной жизни, но за бортом шторм, буря, даже сам корабль дрожит. Так в начале ХХ века бурлило все общество, переживая социальный кризис, лишь ко всему равнодушные буржуа продолжали пир во время чумы.

Остров Капри символизирует настоящую красоту (поэтому теплыми красками овеяно описание его природы и жителей): «радостная, прекрасная, солнечная» страна, наполненная «сказочной синевой», величественные горы, прелесть которых невозможно передать человеческим языком. Существование же нашей американской семьи и подобных им людей – жалкая пародия на жизнь.

Особенности произведения

Образный язык, яркие пейзажи присущи творческой манере Бунина, мастерство художника слова отразилось и в этом рассказе. Сначала он создает тревожное настроение, читатель ожидает, что, несмотря на великолепие богатой обстановки вокруг Господина, скоро случится что-то непоправимое. Позже напряжение стирают природные зарисовки, написанные мягкими мазками, отражающие любовь и преклонение перед красотой.

Вторая особенность – философское и злободневное содержание. Бунин бичует бессмысленность существования верхушки общества, ее избалованность, неуважение к остальным людям. Именно из-за этой буржуазии, оторванной от жизни народа, развлекающейся за его счет, через два года на родине писателя разразилась кровавая революция. Все чувствовали, что нужно что-то менять, но никто ничего не делал, вот почему столько крови пролилось, столько трагедий произошло в те сложные времена. А тема поиска смысла жизни не теряет актуальности, вот почему рассказ и спустя 100 лет по-прежнему интересует читателя.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!